Аптека на углу Базарной оказалась закрытой. На стук тоже никто не отозвался. Тогда Макар с Сербиным высадили дверь. В фарфоровой бутыли на полке они нашли перекись водорода и тут же вылили ее на плечо Золотаря. Бутылку с йодом они сунули в карман. Золотаря уложили на скамью и теперь со скамьей, как с носилками, можно было даже бежать. Они направились к вокзалу. Там на вокзале находился главный штаб восстания.
На Центральной улице им перерезал путь большой отряд крестьян-повстанцев. Крестьяне в сермягах, свитках, кожушках, на головах — смушковые шапки, соломенные брыли, солдатские фуражки. Шли они с обрезами, винтовками, вилами. Преимущественно парнишки шестнадцати и семнадцати лет да пожилые дядьки и деды. В центре — без оружия, без касок и без погон — шагало с полсотни пленных немецких солдат. Во главе толпы на двух винтовках, вместо транспаранта, несли длинный и узкий коврик. Красный подольский коврик в черную полоску. Вместо красного знамени. Партизаны дружно выводили:
На улице было уже полно народу. Злобно грозили немцам кулаками, махали шапками повстанцам, выкрикивали приветствия, и вся улица уже подхватила громкий припев:
Оружие раздавали здесь же, прямо с телег. Телеги стояли на каждом перекрестке, полные немецких винтовок, цинков с патронами, палашей и гранат. Повстанцы мигом расхватывали оружие, брали по две винтовки сразу. Уже визжала гармонь и, ударяя о полы, молодые хлопцы откалывали гопака. Бубен бил где-то в толпе, с гармошкой совсем не в лад, но что за дело — и число плясунов с каждой минутой росло. Танцевали уже десятки.
У входа на вокзал Макар и Сербин вынуждены были остановиться — как раз выводили на перрон разоруженных немцев. У вокзала стоял пустой эшелон из товарных вагонов, пленных сажали в поезд.
Длинной чередой, по двое в ряд, три-четыре сотни немцев понуро шаркали сапогами по перрону. Они шли сгорбившись, свесив головы на грудь, плетью уронив руки. Их форма, вчера еще новенькая, была в грязи, измята и изорвана.
Посадка подходила к концу. В каждый вагон помещали по сорок человек, и стрелочник Пономаренко подавал им высокое, с надписью «Ю-з.ж.д.», казенное ведро свежей воды. После этого дверь задвигали, тяжелая щеколда падала в пробой, и конторщик Викторович подходил с бечевкой, пломбою и компостером. Бечевку пропускали через пробой и щеколду, завязывали на четыре конца, по два конца прихватывали свинцовыми скорлупками, и конторщик Викторович щелкал компостером. Новенькая блестящая пломба появлялась на дверях вагона. «Ю-з.ж.д.» — оставлял компостер на каждой пломбе казенный знак. Тихонов шел вдоль поезда с куском мела в руках. В левом углу каждого вагона, там, где доски закрашены черным, он не спеша выводил: «За границу…»
Роскошный когда-то вокзал стал сам на себя непохож. В зале третьего класса вповалку лежали тифозные. Теперь зал первого класса превратился в хирургический лазарет. На носилках, на скамьях, на полу и длинных обеденных столах лежали раненые повстанцы и немцы. Огромные пальмы в кадках простирали над ними свои ветки. Здесь же, под пальмами, завернув раненого в содранную со стола крахмальную скатерть, хирург делал неотложную операцию. На другом конце стола в это же время группа повстанцев, отодвинув в сторонку ноги раненого, закусывала хлебом с луком, запивая сладким кипятком. Крики, вопли и стоны, казалось, заполнили весь зал.
Навстречу Макару и Сербину сразу же метнулась девушка в кожушке и серой папахе. Вместо пояса на ней белел марлевый бинт, за него был засунут черный наган. Но рукава у девушки были отвернуты и руки — по локоть в крови…
— В уборную! — крикнула она Макару и Сербину. — Раздевайте догола! Если занята ванна — прямо под край и потом на стол. Он будет девятнадцатый на очереди. Доктор один. Коля! — вдруг разглядела она. — Макар? И вы, Сербин? А это кто? Господи! Да это ж Золотарь!