запад. Тогда-то и были введены дежурства истребителей: в одних частях —
дневные, а у нас, поскольку мы, как было сказано, во всех документах числились
ночниками, — ночные.
В одно из начавшихся ночных дежурств я претерпел первые неприятности в
своей воинской карьере. Придя в вечерних сумерках к своему «мигу» и приняв
доклад механика, я уселся в кабине и начал методически проверять исправность
боевой техники: показания приборов, положение рычагов и тумблеров, электрическое оборудование. . Вот на электрооборудовании-то я
31
и оплошал, — недолго думая, нажал на рычажок под надписью «посадочная
фара». И в тот же миг, как оно и положено, прикрытый прозрачным
плексигласом вырез в передней кромке левого крыла вспыхнул ярким светом и
высветил в нескольких десятках метров перед машиной на зеленой траве
аэродрома обширное овальное пятно. Убедившись, что фара в порядке, я через
три-четыре секунды выключил ее. Но прегрешение уже было совершено! Я еще
продолжал спокойно проверять исправность многообразного оборудования
самолета, не подозревая, что в это время уже зазвонили телефоны, забегали люди, зазвучали приказания «выяснить и доложить».
Нарушение режима светомаскировки! Вот как, оказывается, называлось
содеянное мной, а вовсе не опробование фары, как я но наивности ответил
прибежавшему заместителю командира эскадрильи.
Режим светомаскировки! Конечно, в условиях военного времени он был
необходим. За его соблюдением следили строго. Иногда даже чересчур строго. В
городах деятельный домовый актив доходил до того, что преследовал появление
вечером во дворе человека, одетого в белую рубашку, не говоря уже о зажженной
спичке, зажигалке, папиросе. Обозлившийся курильщик пытался взывать к гласу
рассудка:
— Ну кто с воздуха обнаружит город по папиросе, когда ее и на земле-то за
двести метров уже не видно! Вы бы уж тогда лучше трамвайное движение
прикрыли: вон у них дуги какие вспышки дают!
Но подобная попытка незамедлительно пресекалась:
— Много рассуждаете! Наше дело за своим домом смотреть. А о трамваях, будь спокоен, думает тот, кому положено.
Живуч этот взгляд: «положено — не положено». Даже в наши дни
прорывается он отдельными рецидивами. А в предвоенные годы спорить с ним
было совсем непросто.
Но одно дело в городе и другое — на аэродроме. Да и самолетная фара — не
папироса и не спичка.
Возражать было трудно. Режим светомаскировки я действительно нарушил.
Единственное, чего я, в полной мере признав свое прегрешение, так и не добился
от разгневанного непосредственного начальства, — это прямого приказания
впредь, заступая на дежурство, фару не проверять. Точно так же не получили
сколько-ни-
32
будь вразумительного ответа и мои ехидные вопросы о том, как поступать, если, паче чаяния (тогда мы еще допускали, что «паче чаяния»), противник
действительно предпримет ночной налет на Москву. Как тогда, возвращаясь из
боевого вылета, включать посадочную фару или не включать? И если включать, то как быть с режимом светомаскировки? А если не включать, то как быть. . с
посадкой?
Читатель видит, сколь глубоко невоенным человеком был я тогда: даже
вопросы начальству задавал..
Первая боевая тревога оказалась ложной.
Судя по приказу, который последовал назавтра и строго регламентировал —
кто, как и в каких случаях имеет право объявлять тревогу по городу Москве, —
судя по этому приказу, установить, кто первый сказал «э», в тот раз так и не
удалось. Но тревога была полноценная: завывало множество сирен, гудели
паровозные гудки (кстати, в только что упоминавшемся приказе содержалась
специальная просьба к Наркомату путей сообщения: по возможности запретить
паровозным машинистам, увидевшим в небе самолет, самостийно реагировать на
этот факт гудками), даже где-то захлопали зенитки. . Через много лет, читая
книги воспоминаний Главного маршала артиллерии И. Н. Воронова и летчика-командира А. Г. Федорова, я понял, в кого стреляли тогда зенитки — в наши же
самолеты, по заданию оказавшиеся в пределах Московской зоны ПВО. Где-то не
сработала договоренность авиаторов с зенитчиками — и вот результат. Слава