Поднявшийся перед рассветом легкий ветерок утих, волны, и без того небольшие, становились все меньше, меньше… И вот уже только чуть приметная рябь морщинит воду. Штиль…
С каждой минутой, по мере того, как наливался светом восточный край неба, вода меняла свою окраску. Из синевато-серой сделалась матово-стальной. Потом на нее пал розоватый отсвет. И вдруг она заиграла золотистыми блестками — из-за горизонта выглянуло солнце. Оно подымалось быстро, сгоняя с поверхности воды последние ночные тени. И вот уже всё море, от края и до края, засверкало. День…
Иванову показалось, что вода, в которой он сидел почти по пояс, сразу потеплела, как только показалось солнце, Он порядком продрог: шутка ли — провести в воде половину ночи, хотя бы и ночи короткой, летней.
Не меньше продрогли и остальные. Совсем посинел худенький Петя. Согнулся от холода терпеливый Васюков. Подрагивала зябко Маша.
«Поглядеть вокруг, теперь далеко видно…» Иванов привстал. Но едва поднялся, как кузов, почти полный воды, пошел вниз. Но и за немногие секунды, пока Иванов стоял во весь рост, он успел увидеть: во все стороны — беспредельная гладь. Никаких признаков берега. Пустынна поверхность воды, только мириады слепящих солнечных «зайчиков» пасутся на ней.
Щурясь, он продолжал всматриваться. Вечером от херсонесского берега многие пускались в море, кто на чем. Еще раньше кое-кому удалось уйти из окраинных севастопольских бухт на немногих уцелевших катерах, барказах, шлюпках. Где теперь все это?
…Солнце уже совсем высоко. Ни облачка. Ни дуновения ветерка. Пересохли губы. «Эх, попить бы…» Невольно глянул вниз: возле груди плещется вода. Сколько угодно воды. Изумительно прозрачной. Прохладной. Только нагнись. Да в рот ее не возьмешь.
Издалека донесся тонкий, надрывно-ноющий звук. Он нарастал. С противоположной солнцу стороны в голубой пустоте неба невысоко над водой мелькнула черная точка. Она быстро росла, превращаясь в горизонтальную черточку. Самолет! «Свой или немецкий? Если свой — посигналить ему…»
— Немец! — во все горло гаркнул Иванов. — Ложись! — и припал головой к краю борта. Но увидел: Маша осталась на своей доске-поперечине, сидит безучастно, как сидела.
— Ты что? — схватил он ее за руку. — Жить надоело?
Маша соскользнула с доски, глянула на него удивленно и, как показалось, даже гневно.
Вой самолета нарастал. Иванов глянул вверх. «Мессер»!
Немецкий истребитель пролетел над ними совсем невысоко, почти на бреющем. Вой его мотора затихал. Разворачивается, возвращается, чтобы обстрелять? Нет… Ушел.
— Наше счастье! — повеселел Иванов. — Немец нас за покойников принял.
Никто не отозвался на его шутку.
Звук мотора «мессершмитта» совсем потерялся вдали. И снова тишина. Только равномерные всплески крохотных ленивых волн…
— Не бойсь, теперь не прилетит! — шутливо толкнул Иванов в бок Петю, который все еще опасливо глядел вслед исчезнувшему «мессеру».
Но сам Иванов не совсем был убежден в том, в чем хотел убедить Петю.
То, что немецкие самолеты, которых совсем не было слышно с утра, вновь появились, было тревожным признаком. Вряд ли немцы сегодня летают от берега дальше, чем вчера. А вот не ближе ли берег теперь, чем на рассвете? Может быть, плывущий кузов попал в одно из течений, которых так много в море, и оно влечет его обратно? Может быть, ветер втихомолку сыграл злую шутку… А что это за пятно на горизонте, в стороне, противоположной солнцу? Серое, расплывчатое… Что-то горит? Какой-нибудь наш корабль? Или дымят севастопольские пожары? Значит, берег стал ближе?
Где-то в стороне опять провыл самолет. Не разглядеть: летит со стороны солнца. Ушел…
Нет, не ушел. Нарастает зловещий, с перезвоном, вой.
Снова все прижались к бортам, опустились в воду до плеч. Но вода не броня…
В слепящем полуденном небе Иванов взглядом пытался поймать летящего врага. Пикирует? От сердца отлегло: пролетел. Наверное, и этот немец не рассмотрел, что в кузове — люди.
Продержаться бы незамеченными до ночи. Она укроет. Ну, а дальше? Противник, наверное, уже по всему побережью вышел к морю. Значит, корабли не придут.
Странное состояние испытывал Иванов, — вероятно, такое же, как и остальные. Оттого, что он уже много часов находился в воде, все тело наполнялось ознобом. Но люто палящее солнце и невозможность хотя бы единым глотком освежить давно пересохшее горло, наполняли голову сухим звоном. Хотелось и вылезти из воды, и оставаться в ней…