Он поглядел на Петю, понуро сидящего рядом. Не привык парень к морской воде. Закрыл глаза. В лице — ни кровинки. Видно, и свет ему не мил. Васюкову тоже не легче, хотя виду не подает. Маша приникла к доске, положив голову в туго натянутом берете на согнутую руку, полуприкрыты глаза, лицо не то что спокойное, а какое-то окаменевшее. Словно не чувствует, не видит она ничего: ни жары, ни того, что вода колышется вокруг ее босых ног. С той минуты, как погиб старшина, кажется, и губ не разомкнула. Да и остальные молчат. Понятно. На то, чтобы выговорить слово, силы надо. Однако молчать — еще тягостнее.
Иванов решил подбодрить товарищей.
— Считайте, друзья, нам повезло, — начал он, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. — Фрицы списанными нас считают, а мы живы. До ночи в дрейфе пробудем, а стемнеет — парус сладим. И возьмем курс на Сочи. Курорт мировой. Ты, Петя, в Сочи бывал?
— Нет, — буркнул Петя.
— А ты, Васюков?
— Не ездили мы по Сочам.
— Эх, городок — райский! — Иванов уже вошел в роль. — Пальмы, Шашлычные. Пляж. А народу на нем, как на танцплощадке. В море войдешь, обратно — некуда. Вот так и сиди в воде, как мы сейчас.
— Врешь ведь! — улыбнулся Петя.
— Попробуй докажи, что вру. — Иванов пристально посмотрел на Петю. — Я лично наблюдал. Которые нерасторопные, факт, из моря на пляж не выберутся. Так и ждут, пока публика поразойдется.
— Лих ты травить[1], — вдруг вмешалась Маша.
«Заговорила! — Иванов обрадовался. — Первый раз за все время заговорила!»
— Откуда знаешь, что травлю?
— Да я сама сочинская.
— Вот здорово! На бережок ступим — сразу к тебе в гости…
— Лодка! — вдруг оглушительно прокричал Петя.
— Это у вас в деревне лодки, а на море — шлюпки, — не удержался Иванов, чтобы не поправить. — Где видишь?
В той стороне, где высоко в небе стояло солнце, едва различалось на воде в буйстве сверкающих бликов темное пятнышко. Иванов присмотрелся: действительно, что-то плывет.
Сорвав с головы бескозырку, Иванов посигналил. С неизвестного суденышка не ответил никто. Нахлобучив бескозырку потуже, Иванов перемахнул через борт кузова.
— Куда ты, парень? — хриплым баском крикнул Васюков.
— Ждите. Пригоню.
То ли от усталости, то ли от волнения Иванову казалось, что плывет он невыносимо медленно, что проплыть предстоит не две сотни метров, как показалось вначале, а добрый километр.
Разозлился на себя: «Да я ж на заплывах первые места брал!» Сильнее заработал руками. Но сразу же почувствовал, что выдыхается. Пришлось сбавить темп.
Но вот уже близок — то приподымется над волной, то закроется ею — невысокий дощатый борт, окрашенный в зеленоватую краску, белые цифры возле носа. Не шлюпка это — небольшой, с наращенными у кормы бортами барказ. Таких немало шмыгало в севастопольских бухтах. Видимо, один из тех, на которых вчера уходили от немцев в море. Но почему на нем никого нет?
До барказа осталось метров пять. Теперь уже отчетливо видно: сидит глубоко. Не будь сейчас штиль — давно захлестнуло бы.
Барказ медленно разворачивало с кормы на борт, и теперь его можно было хорошо разглядеть, особенно, когда очередная волна легонько приподымала его. Он влажно поблескивал бортом на солнце, кое-где на зеленых досках обшивки из-под краски белели полоски свежего дерева — словно поклевано. Осколками или пулями?..
Бросок, еще… Уже под бортом. Ухватился за него:
— Эй, на барказе!
Только всплеск волны ответом.
Подтянувшись на руках, заглянул в барказ. Дно залито водой. На нем возле мотора, в корме, — матросская тельняшка. Нет, не просто тельняшка. Спина. Человек лежит ничком.
Рывком перевалил через борт. Барказ на миг чуть накренился. Хлюпая босыми ногами по воде, поспешил к лежавшему. Нагнувшись, взял за плечи, повернул лицом вверх… «Одногодок мне, наверное… Года двадцать три, не больше…» Только сейчас Иванов заметил, что тельняшка порвана на боку и под нею белеет бинт с расплывчатыми бурыми пятнами. Вода не смыла крови. Убит… Впрочем, Иванов понял это с самого начала.
«Наверное, с самолета обстреляли…» Иванов огляделся. Были ли на барказе еще люди? Что стало с ними?
Воды на дне примерно по щиколотку. Иванов обратил внимание, что несколько пробоин аккуратно заделаны изнутри клочьями синей матросской фланелевки, обрывки ее лежат на днище. Там же приметил нож-штык от самозарядной винтовки, без ножен, набухшую от воды бескозырку с надписью «Черноморский флот», карабин с оборванным ремнем и дубовый, с овальными донцами бочонок — шлюпочный анкерок для питьевой воды. Не утерпел, схватился за него. В анкерке бултыхнуло. Есть вода! Присел на корточки, дернул пробку, приподнял анкерок. Глоток, другой… Вода! Вода! — хоть и теплая, нагретая солнцем, в другое время не взял бы и в рот такую, — она показалась изумительно вкусной — пресная вода, которую можно пить…