Он не уловил мига, когда закрылись глаза и внезапно надвинувшийся сон оборвал вразнобой набегавшие мысли.
4
…Очнулся оттого, что стало зябко. Не ожил ли ветер? Но парус над головой свисал мертвым крылом. Петя рядом спал, съежившись, уткнув нос в доски борта, по-детски подложив под щеку ладонь. Не шевелясь, лежал лицом кверху Васюков с надвинутой на глаза пилоткой. Он даже похрапывал. А Маша, как видно, не спала: когда поднялся Иванов, шевельнулась на носовом рундучке и она. Он встал, прошел под парусом и присел возле Маши. Она, как лежала, сжавшись комочком, так и осталась лежать, только чуть приподняла голову.
— Поспала бы! — сказал Иванов. — Вот Васюков утверждает, — сон харчи экономит.
— Экономить-то нечего… — голос Маши был задумчиво-печален. Она повернула к Иванову матово белеющее в темноте лицо. — А ты что поднялся?
— Ветра жду. Перед утром на море почти всегда ветер.
— Но не всегда попутный?
— Не всегда… Все ж лучше уж куда-нибудь плыть, чем никуда.
— Может, лучше бы… сразу от пули, чем здесь пропадать, — с каким-то внезапным ожесточением проговорила она.
— Старшина ваш так не сказал бы.
— Не будем о нем, — Маша отчужденно сжала губы, стала глядеть куда-то в темную даль.
— И верно, — Иванов пожалел, что упомянул о погибшем: «Не надо бы больное место трогать…»
Так они сидели вдвоем и молчали.
Тишина… Только тихо похлопывает сонная волна под бортом…
Боясь показаться Маше назойливым, Иванов отвернулся, сделал вид, что всматривается в ночное море. И вдруг весь напружинился: слева по борту, где-то далеко-далеко, в мутно-дымчатой синеве проступили расплывчатые желтоватые точечки света — мелкие, словно маковые зернышки. Их немного, они редки, разбросаны тонкой цепочкой по горизонту, кучками и врозь. Огни берега. Берега, где нет затемнения. А на всем Черном море таким может быть только турецкий, берег невоюющей страны…
«Худо… — Иванову стало даже жарко. — К туркам нас несет…»
Огни заметила и Маша.
— Ты видишь? Что это?
— Турция. Так мы можем попасть в территориальные воды… Кислое наше дело.
— А что это — территориальные? Какая нам от них беда?
— Не знаешь? Полоса вдоль берега в двадцать один километр. В открытом море — ходи, запрета никому. А в эти воды попал — считается, границу нарушил. Могут забрать.
— Неужели — Турция?
— Она. Ничего другого быть не может.
— Турция? — поднял голову Васюков. — К туркам нам никак нельзя.
— А что они нам сделают? — спросил разбуженный разговором Петя. Иванов объяснил:
— Заставят у них до конца воины отдыхать, не мечтаешь ли?
— На кой мне этот турецкий отдых.
Неотрывно всматривались все четверо в огни, призрачно мерцающие на далеком, скрытом тьмой берегу. Огни не приближались и не удалялись, только, казалось, немного изменяли свое расположение по мере того, как барказ медленно разворачивало волной то в одну, то в другую сторону.
Откуда-то со стороны донесся глуховатый звук, будто кто-то равномерно и часто бубнил в пустую бочку. «Движок!» — безошибочно определил Иванов.
Звук работающего двигателя приближался. Натренированное ухо Иванова подсказало: это слышен маломощный дизелек, такой едва ли стоит на военном корабле. Впрочем, кто их, турок, знает…
Теперь уже можно было разглядеть и само судно. Очертания его все явственнее проступали в синеватой дымке со стороны открытого моря. Стал виден зеленый огонек правого борта. Неизвестное судно шло параллельно берегу, несколько дальше от него, чем находился барказ. Теперь между судном и барказом было метров полтораста, не больше. Уже хорошо различались не только ходовые огни, но и контуры судна. «Рыбацкая фелюга, одномачтовая, — определил Иванов. — Паруса не подняты — ветра-то нет. Наверное, возвращается с лова…»