— Почему же не раньше?
— За себя одного по службе отвечать и то хватает, а тут еще за машину…
— Вот вы, оказывается, какой! — удивился я. — Если бы все рассуждали по-вашему, товарищ Ладушкин, кто бы машины водил?
— Точно! — улыбается старшина. — Пришлось бы тебе, парень, не на «бронике» разъезжать, а пёхом топать.
— Ну и что! — Чуть заметная улыбка трогает губы Ладушкина. — Мой отец пешком от Курска до Вены прошел.
— Наверное, ваш отец предпочел бы проделать этот путь на машине и не побоялся бы отвечать за нее.
— Боязнь ответственности — разновидность трусости, — вдруг изрекает старшина. При этих словах губы Ладушкина обиженно вздрагивают. И он отвечает с какой-то жесткой интонацией в голосе:
— Я не трус, товарищ старшина!
Однако этот первогодок не так прост, каким может показаться скачала.
…К вечеру, когда уже дана команда закончить учения, я решаю на обратном пути заехать к Рублеву. Просто необходимо мне с ним сейчас повидаться.
Я нахожу его в штабном автобусе. Рублев сидит за столиком у окна, что-то пишет в блокноте. Спрашиваю:
— Как успехи?
— Отвоевались! — буркает он, продолжая писать. Конечно, если бы наши отношения были лишь служебными, он постарался бы не показывать так явно, что ему не до меня. Но мы с ним уже давно привыкли быть откровенными. Поэтому и спрашиваю напрямик:
— Чем огорчены?
— Разве не знаете? — удивленно взглядывает он на меня. — Бронетранспортер Левченко умудрился утопить.
— Я видел эту машину. Ничего ей не сделалось, вытащили.
— Знаю. Но из строя-то она в самый нужный момент вышла. И я только что получил от комдива хороший втык. Вот, приказано представить объяснение, — показывает Рублев на блокнот. — Как ни крути — ЧП. А ваш любимец Левченко раззяве-комвзводу благодарность объявил. Я этого лихача-лейтенанта вызвал. Сейчас явится. Будет знать! Я ему добавлю к благодарности комбата.
— Но ведь не за утопление бронетранспортера дана эта благодарность? Лейтенант Макарычев не растерялся, задачу выполнил.
— Выполнил лихо. Но почему две машины провел благополучно, а третью по их следу — не смог? Водитель едва не утонул, выпрыгивал — ногу вывихнул, тоже ЧП. Судя по тому, как комдив разговаривал со мной, снизят полку оценку как пить дать.
— Я с генералом поговорю.
— Не надо! Еще подумают, ищу адвоката…
— Товарищ полковник, лейтенант Макарычев по вашему приказанию прибыл!
Четко, даже с какой-то лихостью откозыряв, Макарычев опускает руку и замирает в дверях автобуса, ожидая, что же скажет ему командир полка. Но тот медлит, смотрит изучающим и не очень-то добрым взглядом. А я, глядя на ладную фигуру лейтенанта, отмечаю про себя, что он хотя и только что из «боя», но по его виду это незаметно: на голове вместо каски уже полевая фуражка, на шинели и брюках ни пятнышка, сапоги блестят. А ведь грязища всюду… Наверное, Макарычев из тех, кто постоянно носит в кармане обувную бархотку. Аккуратист!
— Ну, так расскажите, как вы боевую технику топить умеете? — голосом, не предвещающем ничего хорошего, спрашивает Рублев.
— Я выполнял боевую задачу! — Взгляд Макарычева, устремленный на Рублева, тверд, смел, видно, лейтенант полон сознания своей правоты.
— Я не об этом спрашиваю! — сердито сдвигает свои багратионовские брови Рублев. — Вы что, выполняя задачу, забыли о своей ответственности за людей и технику, товарищ лейтенант?
— Никак нет! Но тот не храбрец, кто, идя на битву, думает о последствиях.
— Нашли оправдание!
— Эти слова были начертаны на сабле Шамиля.
— Знаю… Ишь ты, Шамиль! — все еще сердито, но с каким-то новым любопытством смотрит Рублев на стоящего перед ним лейтенанта. — Ну ладно, расскажите, как все случилось. — В его голосе уже нет той жесткости, что была только что.
Ровным голосом, в котором не уловить никаких эмоций, лейтенант объясняет. Выслушав его и не перебив ни единым словом, Рублев задумчиво молчит несколько секунд, потом говорит уже совсем спокойно:
— Можете идти.
Когда Макарычев скрывается за дверью, губы Рублева трогает сдержанная улыбка:
— Шамиль! Хотел я этому Шамилю всыпать, да ладно уж.
— И правильно, что раздумали, — говорю я. — Собственно, лейтенант не виноват. И вообще в случившемся не виноват никто.
— Ну, насчет того, что никто — так ведь как подойти… — отвечает на это Рублев. — Если разобраться, то прежде всего оплошал водитель: на какие-то сантиметры от следа впереди идущей машины отклонился. Но виновен и лейтенант — в том, что чувства ответственности водителю в полной мере не внушил. А комроты — в том, что не внушил этого лейтенанту. Комбат, соответственно, командиру роты. А я — комбату. И так далее… С вас и с комдива, между прочим, тоже могут спросить.