Мы обращаем внимание на один из храмов, стоящий по пояс в воде. В сезон дождей Ганг выходит из берегов. В иные годы вода поднимается на пять-шесть метров. В один из таких сезонов вода подмыла грунт под этим небольшим храмом, и фундамент его осел.
Такие происшествия обычно возбуждают народную фантазию. Так и здесь. Мы узнаем нравоучительную легенду о беспутном сыне благочестивой Ахилии-бай, некогда правившей княжеством, стоявшим на месте нынешнего Бенареса. Однажды, ужаснувшись своей греховностью, молодой князь, чтобы смягчить гнев богов, решил возвести этот храм. Но боги не приняли дара грешника. Они потопили отвергнутый ими храм.
Храмы Бенареса — этой колыбели индуизма — очень много дают для понимания чувств и верований народа. В центре города, в тисках сгрудившихся старых домов, стоит Золотой храм, некогда высокий и величественный, с овальным куполом, отделанным чистым золотом. Но царь Аурангзеб, огнем и мечом насаждавший здесь мусульманство (тот самый Аурангзеб, что пришел к власти, убив трех старших братьев и заточив в тюрьму отца) приказал превратить Золотой храм индуистов в мечеть. Преследуемые индуисты перенесли свой главный храм в небольшой домик по соседству. Мы поднимаемся по узенькой лестнице соседнего дома на маленькую, засиженную птицами площадку, откуда можно беспрепятственно наблюдать за молящимися. Мы видим скопление страстно верующих людей. Среди них немало фанатиков с вдохновенными лихорадочными взорами, бледными изможденными лицами. Их молитвенный экстаз проявляется не только в выражении лица, но и в резких порывистых телодвижениях. Они неистово бьют земные поклоны, вздымают руки вверх, прикладывают их ко лбу и к груди. Через века преследований и гонений пронесли они свою веру, и не повлияли на них ни разгром Золотого храма, ни новая высокая мечеть с десятью минаретами, построенная тем же Аурангзебом.
Нам довелось в Бенаресе увидеть собственными глазами индуистские похороны — обряд сожжения тел усопших. Еще с лодки мы приметили на берегу Ганга какую-то площадку, к которой подплыла баржа, груженная лесом. Несколько человек встречали баржу. Они с поразившей нас быстротой и слаженностью движений проделали на наших глазах ряд последовательных операций с этим лесом: сгрузили, распилили, сложили штабелем вышиной примерно в метр. Затем с таким же проворством и деловитостью эти люди положили на штабель туго завернутого в красную ткань покойника. Поверх тела — еще два-три ряда дров. Потом юноша поднес к этому сооружению факел, и дрова — очевидно, очень сухие — мгновенно вспыхнули. Через несколько минут пламя уже бушевало, вознося к небу дым — символ эфемерности и бренности нашей материальной жизни. Пепел, который останется после того, как погребальный костер отпылает, будет брошен в священные воды Ганга, что обеспечит душе покойного слияние с бесконечностью и растворение в вечном блаженстве.
Пока мы плыли мимо площадки, к ней поднесли еще два трупа, также завернутые в красное.
Мы уже вроде привыкли к кричащим контрастам Индии. Здесь выглядит естественным многое, что в Европе было бы воспринято как режущее противоречие. И потому нас уже нисколько не удивляет, когда после знакомства с чудесами священного Ганга наш гид предлагает нам познакомиться с тремя — или хотя бы с одним из трех университетов Бенареса. Да, да, этот город, который, к слову сказать, всего лишь районный центр, входящий в штат Уттар Прадеш, имеет целых три университета, не говоря уже о множестве других учебных заведений. Широко представлены гуманитарные науки. В составе одного из университетов — Кашивидиапит — только гуманитарные факультеты. О филиале Литературной академии мы уже знали.
— Не удивляйтесь, — говорит наш гид, — ведь население Бенаресского района составляет два с половиной миллиона человек.
...Новая неожиданность! Оказывается, в этом древнейшем очаге индийской культуры бунтуют студенты. Бунтуют самым наисовременнейшим манером, не хуже, чем в Париже или в Западной Германии. Так что университет, запланированный для нашего посещения, временно закрыт, и уважаемые господа туристы благоволят ограничиться внешним осмотром университетского городка.
Двенадцать колледжей университета разбросаны по большому зеленому массиву. Учебные корпуса и общежития размещены в роскошном саду. В университетском музее богато представлена древнеиндийская скульптура. Мы снова имеем возможность подивиться дарованию этого народа, его умению выразить в причудливых формах свою умонастроенность.
На нашем пути — все новые и новые храмы. Входят ли они в число тех полутора тысяч, которые значатся по статистике? Вот, например, этот, построенный местным богачом в стиле модерн, без традиционной резьбы на стенах и куполах? Или тот, что в самом центре города, тоже блещущий новизной, отделанный и снаружи и изнутри мрамором, хоть и не таким ослепительно белым, как мрамор Тадж-Махала?
У входа в этот храм — изображение бога, кажущегося живым. Он человеческого роста. Он поворачивает шею и укоризненно, как китайский болванчик, покачивает головой. И в такт ему качает своей лохматой головой местный юродивый, один из тех, чьей бороды и усов в жизни не коснулась бритва. Лоб его густо намазан белой глиной, пересечен красной линией. Это недоступный нашему пониманию знак причастности к чему-то. На тщедушном теле юродивого — единственный лоскут — набедренная повязка, которая тщится хоть «срам прикрыть». Этот человек мог бы с полным правом сказать: «Все мое ношу с собой», потому что, волочась заплетающимися ногами по храму, он таскает за собой грязный холщовый мешок, содержащий все материальные ценности, которые обременяют его в этом мире.
Зато какое богатство в стенах храма! Эти стены снизу доверху покрыты письменами санскрита. Здесь весь текст древней эпической поэмы «Рамаяна».
...Кончается наш насыщенный острыми впечатлениями день. В ресторане гостиницы нам обеспечен самый современный сервис. Быстроногие официанты проявляют ангельское терпение, ожидая, пока мы решим вопрос о выборе блюд, описанных в меню на английском языке. В этом деле к нашим услугам всегда полное содействие метрдотеля, элегантного джентльмена, облаченного в пиджак и галстук, невзирая на самый лютый зной. Как только метрдотель замечает наши затруднения с выбором блюд, он стремительно бросается к нам, обогнув стол, становится сбоку, заученным любезным движением склоняет голову и говорит таким тоном, точно здесь решаются мировые проблемы:
— Сэлед? О йес, сэр... Сэлед вери гуд... Кари? О йес, сэр... Кари вери гуд...
Мы подшучиваем над Майей Ганиной. Скорее всего именно ее женские чары так неудержимо влекут к нашему столику элегантного метрдотеля. А он и впрямь выглядит эффектно со своей худощавой стройной фигурой, прямолинейным очерком лица и выражением любезной озабоченности во всех движениях.
— Силен! Просто кандидат ресторанно-кулинарных наук! — шепчемся мы по-русски.
И вдруг выясняется, что наш гостеприимный хозяин и впрямь кандидат. С отличным университетским образованием. Кандидат искусствоведения! После такого признания нам уже неловко беседовать с ним о салатах и бифштексах. Пытаемся втянуть его в интеллектуальный разговор о Рабиндранате Тагоре, о Льве Толстом... Но наш собеседник опять-таки любезно восклицает:
— Тагор? О йес, сэр! Тагор — вери гуд. Толстой? О йес, сэр! Толстой — вери гуд.
Все с той же метрдотелевской интонацией. О страна чудес!
* * *Во дворце магараджи. Царственный бизнесмен и его дочь. Первое апреля — день простаков.
Итак, мы отправляемся с визитом к самому бенаресскому магарадже! Во дворце уже ждут нас, и к нам для сопровождения прикомандирован инспектор Варма — невысокий коренастый человек средних лет с ястребиным профилем и аккуратной полоской усов, так часто встречающихся здесь. Это очень общительный собеседник, не чета нашему сдержанному гиду Шарма. Едва познакомившись, Варма хочет сообщить многое о себе и узнать по возможности все о вас. Вот он уже с интересом осведомляется, есть ли у меня дети, а заодно и сам доверительно сообщает, что он отец пяти очаровательных малюток, что это очень радостно, однако одновременно создает немало материальных затруднений.