Небо становится розоватым. Я вижу, как высоко в поднебесье, размахивая мощными крыльями, вздымается легендарная птица — самрук. На ней сидит молодой батыр. Летит он за широкие степи, за синие моря, чтобы отнять у злого колдуна свою возлюбленную, похищенную этим лиходеем...
— Во-он Аяз-Кала! — Резкий звук, как звук металла, — голос Даулетияра прорезал безмолвие песчаной пустыни.
Я очнулся от своих грез и вгляделся в сверкающие, будто раскаленное золото, пески. И вдруг я ясно различил красные крепостные стены. Они всплывали над песками, как корабль из морской пучины. По мере нашего приближения они росли на глазах. Вместе с одиноким холмом, который служил им основой, они уже теперь возвышались над всей окрестностью. Склонившееся к горизонту солнце, будто собака, положившая голову на лапы, во все глаза смотрело на руины древнего города.
В этот предзакатный час реальная картина тоже показалась мне миражом, погасла минутная радость, вызванная близостью человеческого жилья, и мною овладел трепет ожидания чего-то необыкновенного.
— Дауке, мы приехали? — спросил я, стараясь звуком собственного голоса рассеять страх перед безмолвным городом. — Здесь дом дяди Береке?
— Нет, Сапаржан, — ответил Даулетияр, не оборачиваясь. — До Шорохана еще шесть переходов. А этот город — мертвый.
— Как? В нем нет ни единой живой души? — спросил с дрожью в голосе Рысмагамбет, едущий позади нас.
На этот раз Даулетияр обернулся:
— Давным-давно вымер Аяз-Кала, печальна его участь.
— Дауке, расскажи про Аяз-Кала, дорога короче покажется! — взмолился Рысмагамбет.
— Потерпи немного. Вон за той саксауловой рощей будет колодец, глотнем водицы, дадим отдохнуть верблюдам, тогда и расскажу...
Караванщики развьючили верблюдов. Утомленные длинным переходом по Кзыл-Кумам, двугорбые верблюды казахской породы и одногорбые метисы, вытянув шеи, раскачиваясь, опустились на живот.
Я выбрался из своего гнезда и запрыгал, чтобы размяться: ноги у меня совсем онемели. Потом я сорвал рослый ковыль и поднес его к морде верблюда. Он посмотрел на меня большими влажными глазами, шевельнул верхней разрезанной губой и отвернулся.
— Напои, а потом дай ему ветки молодого саксаула, терпкого хочет, — подсказал мне Дауке.
Я отбросил ковыль и подошел к дяде. Одна сверлящая мысль не давала мне покоя.
— Дауке, ты сведешь меня в Аяз-Кала? Расскажешь про него?
Дядя, оставив меня без ответа, подошел к Алдангару, смуглому джигиту с толстыми щеками:
— Вот что, сынок, разложи-ка костер. Утолим жажду. А пока варится мясо, сходим в Аяз-Кала.
Алдангар слыл у нас силачом. Он один, без посторонней помощи, навьючивал на верблюдов тяжеленные тюки. Правда, двигался он очень медленно и любил поспать. Сидя на верблюде, он постоянно дремал, пуская слюну. Рысмагамбет, желая подшутить над соней, пугал его верблюда. Алдангар вздрагивал, а через минуту снова погружался в дрему.
Вот и сейчас глаза Алдангара были совсем сонными. Он покосился в сторону мертвого города:
— Дауке, говорят, там гуляют басмачи... Местность здесь как раз подходящая для бандитов.
— Заткнись! — оборвал его Даулетияр. — В прошлом году всех басмачей переловили. А наш Береке, брат вот этого мальчика, — и он указал на меня, — получил за это в подарок от правительства стальную саблю. На ней написано, за что. Приедем — увидишь.
Но трусливого Алдангара это не успокоило.
— А может, кто из них и спасся, как знать, Дауке, — заныл он. — Лучше бы нам не разжигать костра.
— Вот так джигит! — засмеялся Даулетияр. — Вижу, ты пошел в мать, а не в отца. Из их рода не вышло ни одного стоящего мужчины.
Прислушиваясь к словам Алдангара, я представил, что за этими древними красными стенами действительно притаились готовые напасть на нас страшные разбойники. Но твердый, мужественный голос Дауке, его беспечный смех успокоили меня. Этот старик, с гордой осанкой и умными прищуренными глазами, крепкий, как дуб, всегда вселял в меня уверенность. С ним мне не было страшно даже в пустыне.
У Дауке крупные черты лица. Большой с горбинкой нос. Широкий лоб выдается вперед, нависая над выпуклыми птичьими глазами. Редкая, с оттенком меди, бородка тронута сединой.
Наша группа подходит к крепости и останавливается под ее стенами из жженого кирпича. За стенами, кроме редкого кустарника да небольших песчаных холмов, похожих на заброшенные могилы, ничего нет...
— Видать, в свое время большой был город, на лошадях враз не обскачешь, — тихо говорит Рысмагамбет, видимо, стараясь по этим остаткам вообразить, как выглядел город когда-то.
— Да, видно, большой, — пробурчал и Алдангар.
Рысмагамбет проводит рукой по стене:
— А стены-то как сложены? Высокие были, а теперь под пески ушли.
Даулетияр задумчиво пощипывает бородку:
— А сколько под эти пески ушло печальных тайн. Сколько крови. они впитали, сколько засыпали следов преступлений.
— Дауке, расскажите, что здесь было, — с нетерпением упрашиваю я дядю,
— Вяленая конина варится долго, за это время можно рассказать многое, Дауке, — поддержал меня Рысмагамбет, поглаживая широкую, в виде лопаты, бороду и изредка проводя рукой по лысине. Дауке обычно подшучивал над этой его привычкой.
— Перекочевали твои волосы. На бороде им, видно, прохладнее.
Мы расселись поудобнее и приготовились слушать. Дауке искусный рассказчик. Говорит он то тихо и взволнованно, то по ходу рассказа зычно крикнет, а то в его голосе зазвучит слеза.
Перед тем как начать, Даулетияр резко вскидывает бородку и, как бы призывая слушателей к вниманию, восклицает:
— Ва!
И вот медленно течет его проникновенная речь.
— В давние времена эти места населяли созаки. Считают, что созаки и казахи — родные братья. От созаков пошли каракалпаки, — Старик указывает камчой в сторону земель каракалпаков, где я еще никогда не был. — Куван-Дарья когда-то была полноводной рекой...
Я догадался, что он имеет в виду след от реки — сухое русло, которое мы недавно пересекли.
— Когда-то эти места были сплошным цветущим садом. Землю покрывали густые травы и невиданной красоты цветы. Райские сады с разросшимися высокими и пышными деревьями хранили прохладу и сладкий аромат.
Даулетияр, будто наслаждаясь нарисованной им картиной, откинулся назад и обвел своих слушателей мечтательным взглядом:
— Ва! Когда-то наш великий предок Асан-Кайгы полмира обскакал на своем верблюде Желмае, что был быстрее ветра, в поисках счастливой земли для своего народа. Вот, лучше этой бы он не нашел. Сады Ирана воспеты акынами, но по сравнению с теми, что были здесь, это бледные тени. Дары солнца и воды не уступят дарам аллаха. Когда много воды да щедрое солнце, чего только не вырастет! Здесь было все. И дыни джамбилче[3], что тают во рту, и урюк, величиной с гусиное яйцо, кисло-сладкие туты, переливающиеся, прозрачные, как бусинки, чистые, как слеза... А какой виноград!.. Да разве можно все перечислить! Как говорится, дернешь за травку — мед потечет.
Но случилось так, что из-за предательства одной змеи, вскормленной на этой земле, погиб город и тысячи людей. Зеленые сады превратились в золу...
Старик замолчал. Все смотрели на него выжидающе. Я, как цыпленок на шесте, пристроился на стене крепости. Розоватые краски вечера таяли, становились темно-сизыми, лишь на далеком горизонте тянулась оранжевая каемка.
Вместе с надвигающимися сумерками из песков вырастали неясные очертания иного, далекого мира... Сады, подернутые голубой дымкой тумана... Легкие, высокие, светлые строения... Блеск полноводной реки... Множество человеческих теней... Одна за другой сменяются неясные картины, краски сливаются, и уже трудно понять, где начинается сказка и кончается явь. Под мертвым слоем песка бьется пульс истории далекой жизни, и я с жуткой дрожью ощущаю ее дыхание.