Энджи медленно отставила тарелку и двинулась к телевизору, не чувствуя под собой ног. Схватив пульт, она резко прибавила звук.
– Детектив столичной полиции Анджела Паллорино и ее новый напарник Кьель Хольгерсен выезжали вчера на вызов на кладбище Росс Бей, где ученица школы Дюнэйгл Грейси Мэри Драммонд была найдена без сознания, истекающая кровью. Шестнадцатилетнюю Драммонд изнасиловали и искалечили… В последний раз Паллорино попадала в поле зрения СМИ…
Ярость всплеснулась в Энджи с неожиданной силой – она выключила телевизор. Для чего это надо – вытаскивать еще и историю с Хашем? Треклятым круглосуточным новостям нужно чем-то кормить своего неспящего монстра! Репортеры землю роют, лишь бы добыть материал, высасывают новости из пальца или ворошат старое дерьмо, стараясь выстроить сюжет из кирпичиков, которые нечем склеить. Веддер был прав – так она действительно скоро станет символом неудач полиции Виктории.
Мало ей проблемы с утечкой секретных сведений по расследованию!
Схватив бутыль с водкой, Энджи налила себе двойную порцию. Неся ужин и водку к компьютеру, она думала о Хольгерсене, который непонятно кому звонил из «Старбакса», а потом всячески отпирался. Это он предположил, что Мерри Уинстон перехватила вызов на кладбище с помощью радара… «А что, она ничего… Черные волосы иглами, бледная кожа… Мне уже доводилось ее встречать…»
Энджи почувствовала отвращение. Она не хотела сомневаться в сослуживцах, тем паче в собственном напарнике, – проще было верить, что утечка по делу Драммонд произошла от врачей «Скорой», работников больницы или от кого-то из родственников. Однако непринужденность общения с напарником сменилась скрытым недоверием и подспудными подозрениями. Меньше всего это нужно сейчас, когда Киллион со своей командой откровенно нацелился на полицию Виктории.
Придется отрастить глаза на затылке.
Загрузив почту, Энджи отправила в рот полную вилку макарон и принялась жевать, рассеянно просматривая письма. Ничего интересного.
Поискав в «Гугле» Грейси Мэри Драммонд, она нашла страничку в социальной сети для подростков. Умная девочка включила защиту конфиденциальности – Энджи не могла прочесть ее посты или узнать, кто у нее в друзьях; для этого понадобятся технические специалисты… Повинуясь внезапному импульсу, она запустила быстрый поиск по сержанту Джеймсу Мэддоксу.
Среди результатов нашлись несколько фотографий и статей – Мэддокс на пресс-конференциях, Мэддокс возле отделения королевской канадской конной полиции в Сюррее, Мэддокс в официальной красной форме на похоронах сослуживца, а вот щеголяет в стетсоновской шляпе и высоких ковбойских сапогах со шпорами. Энджи просматривала статьи, потягивая из бокала. Мэддокс явно был большой шишкой в объединенном отделе по расследованию убийств на материке – примерно ровня Базьяку по званию и должности. В его послужном списке значилось участие в крупной межведомственной следственной группе, которая в итоге установила и арестовала печально известного в Ванкувере серийного убийцу, фермера-свиновода Роберта Пиктона. Любопытство Энджи подогревал тот факт, что Мэддоксу не в новинку работать над серийными преступлениями. И вдруг он перевелся в полицию Виктории, где территория куда меньше, вкалывает как простой следователь и подчиняется Базьяку. Его перевод – по всем статьям карьерная ступенька вниз.
Она доела пасту, рассматривая Мэддокса в парадной форме и злясь, что находит его красивым. Раздраженно закрыв страницу, она проверила автоответчик на домашнем телефоне.
Там оказалось одно сообщение – от отца.
– Энджи, я целый день пытаюсь тебе дозвониться. Может, ты прослушаешь это сообщение, когда доберешься домой. Тебе нужно как можно быстрее проведать маму. – Пауза. – Ей нужно тебя увидеть. Она очень трудно привыкает, и медсестры… Попытайся доехать к ней завтра, очень прошу. – Он кашлянул. – Пожалуйста. – И звук положенной трубки.
Энджи стало не по себе. Она потерла лоб. Уже почти полночь, перезванивать поздно. Оставалось надеяться, что с Мириам все в порядке. Энджи вспомнила о коробке с мамиными вещами, которую оставила у дверей, прежде чем поехать в клуб.
Казалось, прошло уже несколько лет…
Энджи встала, взяла из коробки фотоальбом и отнесла на диван. Поджав под себя ноги в носках, она открыла книгу воспоминаний в кожаном переплете. На первой странице красовались фотографии ее первого дня рождения. Энджи начала листать, ища снимки из Италии, когда у отца был академический отпуск, но задержалась на фотографии, где они втроем у елки. Именно этот снимок, сделанный в первое Рождество после аварии, оставившей шрам на лице Энджи, вчера разглядывал отец.
Она тронула кончиками пальцев уголок рта и нижнюю губу – и в голове будто полыхнула алая вспышка, а губы резанула острая боль. Энджи услышала визг шин, скрежет металла и почувствовала вкус крови. Она судорожно втянула воздух – видения и ощущения были настолько реальными, что казались подлинными. Энджи вскочила и начала ходить по комнате. Может, ей вспоминается авария? Она ведь вообще не помнит, как они разбились на машине. Может, память возвращается из-за потрясения в связи со смертью Хаша, а за пять минут до него – крошки Тиффи? Или она невольно экстраполирует образы и ощущения трагедии с Хашем на то, о чем знает по снимкам и рассказам? Обхватив себя руками – ее била дрожь, хотя в комнате уже стало жарко, – Энджи подошла к зеркалу у входа и уставилась на свое отражение. Она снова коснулась шрама – и в ушах зазвучало старое стихотворение: «В разбитом зеркале лицо – позор и грех мой тайный…»
И тут же нахлынули другие слова, звуки, образы:
«Беги, беги!.. Утекай, утекай!» Чей-то вопль. Драка. Темно, холодно. Падают снежные хлопья. Женщина… Знакомая женщина… «Вскакуй до шродка, шибко!» – кричит она. Серебристая вспышка, а за ней темнота…
Энджи никак не могла отдышаться: да что же это за… Может, так проявляется посттравматическое расстройство или, хуже того, у нее начинается душевная болезнь? Гены пальцем не раздавишь…
Она с сердцем захлопнула альбом, но одна из итальянских фотографий выскользнула из-под прозрачного пластикового покрова и порхнула на деревянный пол. Подхватив снимок, Энджи начала вставлять его на место, когда заметила на обороте крошечную надпись маминой рукой.
«Рим. Январь 1984».
Энджи нахмурилась. Оттянув пластиковую обложку, прикрывавшую рождественскую фотографию, сделанную в достопамятном декабре, она вытащила снимок и перевернула обратной стороной.
«Рождество 1987 г., Виктория».
Но здесь какая-то ошибка – ей много раз говорили, что в восемьдесят шестом они всей семьей были в Италии. В восемьдесят шестом отцу, профессору университета, дали академический отпуск, а в марте произошла авария, в результате которой Энджи осталась с рассеченной губой. В восемьдесят шестом ей шел пятый год. Насколько ей помнилось, в Канаду они вернулись до Рождества. На снимке должно стоять «Рождество, 1986 г.». Энджи вынула еще один из итальянских снимков, перевернула и прочла: «Неаполь, февраль 1984 г.».
Так, нужно поспать, а то ерунда какая-то получается. Оставив альбом и снимки на кофейном столике, Энджи допила водку и пошла выключать свет. Но, потянувшись за своим «смит-вессоном», чтобы убрать пистолет в сейф, она заметила, что «одноразовый» телефон мигает. Нахмурившись, Энджи включила прослушивание сообщения.
– Энджи, – сказал мужской голос, низкий и звучный. Бархат на гравии.
Мэддокс.
– Насчет нашего незаконченного дела… Я бы хотел его завершить. – Пауза. – Все время думаю о тебе. Позвони мне. – И он продиктовал номер.
Во рту у Энджи сразу пересохло. Она прижала руку ко лбу, затем проверила время сообщения. Мэддокс надиктовал его в восемь тридцать пять утра – спустя всего несколько часов после того, как она оставила его в номере мотеля «Лис». Он хотел снова видеть ее, быть с ней… триумфально завершить роскошный секс…
Пока они не встретились в морге.
Глава 20
Понедельник, 11 декабря