– Но семья этого каждого все же заинтересована в его будущем и счастье, – парировала я, гадая, не услышу ли я сейчас историю того самого неугодного поклонника, против которого я должна служить своего рода бастионом. – Любящие родственники, стараются удержать девушек от ошибок, за которые тем, возможно, пришлось бы дорого заплатить.
– Как корректно вы отвечаете! – Викторина зевнула. – Этот отвар Амели… от него меня клонит в сон. Тамарис, извините меня…
Меня довольно грубо выставляли за дверь. Но терпенье и внешняя невозмутимость – это азы моей профессии.
Выйдя в коридор, я увидела, как в дверях столовой мелькнула голубая юбка Амели. Та, должно быть, направлялась на кухню. Неожиданно я тоже почувствовала усталость, и меня непреодолимо потянуло прилечь.
В купе я сменила платье на свободный халат и свернулась на диване, укрывшись индийской шалью моей матери. Уже давно она принадлежала к самым дорогим для меня вещам. Не похожая ни на китайские, ни на английские шали, какие носят сейчас, она была изготовлена из множества узких полос красивой пряжи, соединенных в одно гармоничное целое. Я любовно огладила ее руками, позволяя воспоминаниям течь сквозь мое сознание.
Но тут мои блуждающие по шали пальцы нащупали бугорок, которого я не помнила. Я села и внимательно осмотрела рубец. Там оказался крошечный мешочек, едва ли толще шпагата. Если бы я его не нащупала, он бы еще долго оставался незамеченным. С величайшей осторожностью действуя ножницами, я высвободила его.
Я не нашла в нем никаких отверстий, но он был чем-то заполнен. В конце концов я зацепила ножницами какой-то крохотный стежок на одном конце. Затем я зажала разрыв, пока не отыскала на столике лист бумаги, на который и вытряхнула содержимое мешочка.
Оттуда высыпался желтый порошок мельче любого песка. И вместе с ним – три очень маленьких предмета. Один белый, как слоновая кость – зуб какого-то мелкого животного. Другие два – какие-то семена.
Как я не давила и не трясла мешочек, все его содержимое могло заполнить не больше половины чайной ложки. От него исходил слабый тошнотворно-сладкий запах. Я понюхала еще раз, а затем откинулась на спинку дивана, мотая головой и безудержно чихая. Что-то здесь было такое… злое… или это было только мое воображение?
Я быстро свернула вместе бумажку и мешочек, отнесла пакет в уборную и выбросила его. Вернувшись, я снова принялась дюйм за дюймом осматривать свою шаль. Я была уверена что мешочек здесь спрятали совсем недавно – ведь шаль была моей постоянной спутницей.
Я вздрогнула. Кто зашил его в рубчик и с какой целью? Такая маленькая вещь, и однако…
Спросить? Но кого?
Я встряхнула шаль, не в силах избавиться от странного ощущения, будто ее кто-то испачкал. Как будто на моих глазах ее грубо проволокли по грязной канаве. Однако я решила не углубляться в мысли о моей находке, не поддаваться тревожным и странным фантазиям.
Но я все-таки то и дело вспоминала об этом, вспомнила и тогда, когда вся наша компания вечером собралась в элегантной столовой вагона. Мое настроение несколько улучшилось в ярко освещенной комнате. То и дело окна ловили отблески света из домов фермеров, поскольку плотные парчовые занавески не опустили с наступлением темноты.
Викторина сидела за столом напротив меня. Усталое выражение исчезло с ее лица, растворилось в живости, которой я прежде в ней не видела. Казалось, она внимательно слушает рассказ мистера Соважа о достопримечательностях Запада.
У него оказались в запасе разные волнующие истории, выдававшие такое же воодушевление, как и у его сестры, его смуглое лицо утратило холодное выражение, превращавшее его в маску. Я предположила, что чем ближе мы будем к избранным им местам, тем больше он будет расслабляться, освобождаясь от наносного городского лоска.
Пока он говорил, я почти закрыла глаза, и вернулась сквозь годы в другое время, к другому столу. Именно так мой отец открывал для меня двери в мир знаний. Но это было так давно…
Во всяком случае, я на какое-то время забыла про шаль. Но когда в конце вечера, вернувшись в купе, обнаружила ее поверх своей разобранной постели, я снова ощутила неприятный, почти болезненный укол, а потому села и снова обследовала все края. На этот раз я ничего не нашла.
На протяжении нескольких последующих дней Викторина не жаловалась на здоровье, но, по-видимому, разделяла мое удовольствие от созерцания – иногда со смотровой платформы, иногда из окон салона – разворачивающихся перед нами ландшафтов. По ее просьбе мы всегда говорили по-английски. Она настаивала, чтобы я поправляла те ее выражения, которые звучали странно или непонятно. Вдобавок она велела Амели принести множество модных журналов, очевидно, вывезенных из Франции, и мы втроем (ибо миссис Дивз проявила такой же энтузиазм, как и остальные) выбирали себе фасоны. Именно миссис Дивз убедила нас, что Сан-Франциско – не какая-нибудь провинциальная дыра, но город, с магазинами, способными соперничать с парижскими, да и содержатся иные из них выходцами из Парижа.