Пусть Ханаан богат людьми — к Юсуфу
Всегда Якуб стремится престарелый.
Пора стать мудрым, мударрис, ужели
Внимать рассудку время не приспело?
Из уст ее узнал ты тайну бога,
Рви, Атаи, с фатой закрытым смело!
* * *
Как ни жжет огнем разлуки милая моя меня,
Я терплю, тот гнет жестокий даже в мыслях не кляня.
Миср любви не уважает, как Зулейха, тех людей,
Что Юсуфа не полюбят, честь и стыд не сохраня.
Я кровавыми слезами плачу от очей твоих,
Весел я: твоя жестокость — для любви твоей броня.
Райский сад, прнсноблаженство, гурии — на что они?
Миг свиданья предпочту я, все в одном соединя.
Разве может быть влюбленный златом, серебром прельщен?
Лишь свиданья ждет он в горе, света радостного дня.
Весть о локонах любимой ветерок в Китай донес —
Не везут китайцы мускус к нам, свою судьбу браня.
Коль от Атаи попросишь, ты свидетельства любви,
Он стрелу — твою ресницу — вынет из груди, стеня.
* * *
Тоска по любимой — души собеседник; печально то сердце, в котором тоски нет,
Тебе ль о тоске говорить моей стану? Скажу я тоске — этот друг не остынет.
О вере, неверье коран говорит нам, но темны нам эти слова и неясны;
Белок и зрачок твоих глаз изучивши, искатель дороги искомой не минет.
Немало красавиц есть в мире подлунном, и ранят жестоко лукавые взгляды,
Но полной соблазна, коварства и неги — такой не ищите, такой и ровни нет.
Ты хочешь убить мою бедную душу, из лука бровей поразить хитроумно,
Во всех уголках мне готовит засаду твой взгляд — из груди он и сердце мне вынет.
Коль я от разлуки с тобой беспокоен, меня ты упреками все же не мучай,
Для немощных и нетерпенье — терпенье, и кто из них путь беспокойства отринет?
Теперь, когда я опьянен постоянно от мысли о нежных устах луноликой,
В вине и в воде я живой не нуждаюсь, мне нужны уста, пусть все прочее сгинет!
Советчик, ты мне предлагаешь напрасно: "Оставь же печаль, Атаи, по любимой!"
Но разве достоин тот быть человеком, кто старого, верного друга покинет?
* * *
Я понял тебя, ты неверной, дурной оказалась.
Для сердца печального злою бедой оказалась.
Ах, сколько же душ ты похитила и погубила —
Прекрасная ликом, ты черной душой оказалась!
Какой совершило в предвечности грех ты, о сердце,
Что из-за красавиц в печали такой оказалось?
Ногой на лицо мое вставши, смеется: "Мне больно!
Лицо твое, знаешь, циновкой плохой оказалось!"
Глядел на нее Атаи и услышал бедняга:
"Ты низок, и алчность владеет тобой, — оказалось!"
* * *
Ланиты ль то, иль сад благоуханный,
Уста ль, бутон ли, солнцем осиянный?
Глаза ее разбойничьи увидев,
Ты скажешь: "Вот так плут из Туркестана!"
Когда она кокетливо проходит,
Ты скажешь: ангел, что поет "Осанна"!
Над миром красоты, как царь, ты правишь,
Ты — наших дней Юсуф из Ханаана.
На розовых щеках твоих пылинки
Или поля цветущие райхана?
То шар серебряный, иль подбородок,
То локон иль клюшка для човгана?
Увидя Атаи, она смеется:
"Опять он здесь, скиталец этот странный!"
* * *
От любимой и прекрасной я терплю злой гнет всегда,
Голос сладкий, но отраву он мне в сердце льет всегда.
Солнце алое востока, что из дома бродит в дом,
Ищет света щек любимой, и за ним идет всегда.
Лук бровей не напрягая, стрел не мечет из очей —
Все же птиц бессильных сердца, не прицелясь, бьет всегда.
Вечно яростно ревнуя к веянью ее кудрей,
Амбра к пламени стремится, смерть свою зовет всегда.
В верность кипарисостанных вовсе веру потеряв,
Сердце, словно лист, трепещет от ветров невзгод всегда.
Как красавица жестока — тех, кто полюбил ее,
Отягчает, не любя их, тяжестью забот всегда.
В час, как славит губы милой в дивных песнях Атаи,
Он и сахару, бесспорно, сладость придает всегда.
* * *
Мускусный пушок на щечках, что с душой чудесной в дружбе,
Это Хызр — вода живая с Хызром, всем известно, в дружбе.
Слез я пролил дождь весенний, облаком те слезы стали,