Наконец Фельдман взглянул на президиум. По опущенным взорам он понял, что надолго зарекомендовал себя в профсоюзной среде. Осадив свое негодование на самом экстремуме, Фельдман покинул сцену. В Риме за такие речи возводили в консулы — Фельдмана взяли в профбюро института дополнительным членом.
— Нам такие нужны, — пояснил замректора, то ли радуясь, то ли улыбаясь. — Пусть борются!
Фельдман не замедлил воспользоваться служебным положением и выбил для себя полставки сантехника, чтобы лично заняться прорехой. Заделать ее до конца учебы Фельдману не удалось, поскольку рабочее время уходило на рейды по проверке комнат на предмет несданной посуды и чрезмерной перенаселенности приживалами.
Комиссия, в которую входил Фельдман, трясла жилища денно и нощно.
Непогожим вечером в 540-й комнате спетая компания гоняла бледные чаи по банкам из-под майонеза. Слабо обставленное чаепитие позволяло участникам пялиться на стены и рассматривать портреты, на которых были широко представлены мерины и мулы. Коллекция репродуктивных полотен принадлежала Фельдману. Он говорил, что мечтает стать конезаводчиком. Скорее всего, врал.
— Хоть бы какой кусок халвы или лимон, что ли, — всосал в себя теплую струю Матвеенков. — А то живот раздуло.
— На днях я обнаружил под кроватью Фельдмана какой-то ящик, — сообщил Мучкин. — Наверное, кто-то комнаты перепутал.
Компания замерла и перестала хлюпать.
— Показывай, — сказал Пунтус.
— Я давно слежу за этим ящиком, — продолжил Мучкин. — Уже месяц стоит. Никто не трогает.
— Полностью закрытый? — спросил Нынкин.
— Да нет, там есть щель для руки.
— Давай сюда!
— Рукополагаем тебя — открывай!
В ящике оказалось множество пакетиков. После встряски из него покатились всевозможные орехи и сухофрукты. Очищенные грецкие, похожие на человеческий мозг, жареный арахис, кешью, мексиканские орешки — все в приятной и удобной пропорции. В бумажных кулечках — ломтики сушеной дыни, бананов, цельный инжир, курага.
— Ничего себе живем! Полна коробушка, а мы пустой чай распиваем! промурчал Матвеенков.
— При таких запасах издеваемся над собой!
Слово за слово — разметали больше половины.
— Ай да Мучкин, так сказать, ай да молодец! Тебе бы, собственно говоря, в сыскном бюро работать, а ты, по сути, в слесари все норовишь. Заниженная самооценка, однозначно! — на редкость явственно поощрил друга Матвеенков.
В комнату постучали. Дверь открыли подростки с подготовительного отделения и впустили председателя комиссии Фельдмана.
— Проверка! — по-деловому коротко сказал он. — Предъявите тумбочки и шкафы! — начал он сам лично все открывать и проверять. — Отлично. Ничего лишнего. Запасных матрацев и раскладушек в шкафах не вижу, значит, никто из залетных тут не ночует. Так, стены — все пристойно, все в рамочках.
Фельдман выказывал абсолютную непредвзятость. Проскочив по опорным точкам, он начал уводить комиссию, давая понять, что в комнате полный порядок и пора двигать дальше. И тут его взгляд упал на растерзанные кулечки и пакетики от экзотических яств.
— А это где взяли? — спросил он у компании, обомлев.
— Под кроватью нашли. В ящике. Наверное, кто-то комнаты перепутал, озвучил версию Мучкина Пунтус.
— Под какой кроватью?
— Под этой, — указал Мучкин на кровать Фельдмана, — рядом с чемоданом.
— Вот именно! — взвинтился Фельдман. — Под этой, а не под той! пнул он ногой удлиненную с помощью чертежной доски лежанку Бориса.
— Да вы присаживайтесь, попейте чаю, — предложил Нынкин. — Этого добра еще пол-ящика!
— Запакуйте все назад! — потребовал Фельдман. — Это мне прислали, чтобы я передал знакомым.
— Предупреждать надо, — сказал Мучкин. — Откуда мы знали! Целый месяц под кроватью стоит. Весь в пыли.
— Я же говорю: попросили передать.
— Так и надо было передать! — произнес Мучкин.
— А ты вообще молчи! Все! Комнате ставится двойка за полный беспорядок! Завтра поголовно на студсовет! Будем разбираться. Комиссия проследовала в 535-ю, которая располагалась через коридор.
— Весь этот коллаж надо убрать! — сказал Фельдман, обозревая аппликации. — Обклеивать стены запрещено!
— И жить, как в тюрьме?! — возник Решетнев, надеясь на поддержку одногруппника, но тот сделал вид, что впервые видит всю эту голытьбу и сейчас исключительно по долгу службы неотрывно рассматривает ее без всякого интереса.
— В оформлении интерьера нужно брать пример с 540-й, — сквозь зубы и как бы между прочим сказал Фельдман. — Комната тематическая, вся выдержана в стиле конюшни, то есть имеется какая-то идея.
Выпал долгожданный снег. Первокурсники оказались перед ним сущими детьми. Под окнами общаги кто-то вылепил похожего на Пунтуса снеговика: в руках тубус, вместо глаз очки, на шее, наудавку, красный шарф из несписанной шторы.
К обеду снега набралось по колено. Один немолодой и нетрезвый человек впал в незадачу. Без пальто, в светлом, почти маскировочном костюме он барахтался в свежем снегу неподалеку от снежной бабы и, тщетно пытаясь встать, кричал, словно кого-то передразнивая:
— Парниковый эффект! Парниковый эффект! Окись углерода! Экран! Всемирное потепление! Нобелевские премии пополучали, а тут леднику впору! Они теории толкают, а ты мерзни тут! — Товарищ, явно не угадав погоды, ушел с утра в гости и, возвращаясь, попал в полное распоряжение стихии.
Эскортируя девушек, Решетнев, Фельдман и Матвеенков залюбовались снеговиком. Мысль Решетнева, оттолкнувшись от скульптуры, устремилась… Но тут все заметили плавающего в снегу бедолагу. Помогли встать. Тот в знак благодарности начал выдавать соображения насчет состояния атмосферы за последние сто веков.
— Кандидат какой-нибудь, — небрежно бросила проходящая мимо старуха.
Укрепив товарища в вертикальном положении, компания нацелила его на первый подъезд «китайской стены», куда тот время от времени и порывался. Поборник честной погоды побрел домой синусоидальной походкой.
Мысль Решетнева, повторно оттолкнувшись от снеговика, устремилась по особым ассоциативным каналам и взошла к тому, что провожатым во что бы то ни стало, несмотря на поздний час и лютую вахтершу, необходимо проникнуть на ночь в женский корпус вслед за девушками.
— Иначе весь вечер пойдет насмарку, — дооформил мысль Решетнев.
— Может, попытаться уговорить дежурную? — замялся Фельдман, осматривая недоступный пожарный выход на втором этаже. — Вдруг пропустит?
— Бабка, мг-м, того… не молодая — не уговоришь, так сказать, Матвеенков словно зачерпнул пригоршню из личного опыта. — Будем, ну, это… пробиваться здесь. — На удивление легко воспрянув телом, откормленным по беконному методу, с прослоечкой, Леша вмиг оказался на козырьке балкона.
Решетнев безошибочно повторил трюк. У Фельдмана сноровки не хватило. Он метался под балконом, как лиса под виноградом, и шепотом умолял друзей придумать что-либо. Ему подсказали найти какой-нибудь ящик. Фельдман не поспешил бы на поиски с такой прытью, поучаствуй он в последнем субботнике, во время которого все нужные и ненужные предметы были собраны в кучу и сожжены. Прочувствовав невыполнимость затеи, Фельдман вспомнил, что он член профкома, и отправился восвояси. «А ну их, этих девочек!» — решил он уже в постели.
Выходя утром из женского общежития, друзья напоролись на вахтершу.
— Стойте! Как вы здесь оказались? — запричитала она, схватив Матвеенкова за рукав.
— Да я… в смысле… безо всякого, так сказать, — побрел Леша в свои обычные в подобных случаях речевые дебри.