– Извини… – чуть не плача, пробормотала я, но она игриво усмехнулась мне.
– Ничего, это был удивительный…
И тут распахнулась дверь: миссис Бейкер и мать Дэйзи, а за ними – еще полдюжины нарядно одетых взрослых. Я тщетно подыскивала хоть какое-нибудь объяснение в надежде убедить их, что я не виновата, но Дэйзи оказалась сообразительнее.
Она разразилась громкими пронзительными рыданиями, моментально перейдя от оцепенения к страдальческим и трагическим воплям. Сидя плечом к плечу с ней, я почувствовала, как ее трясет, и вдруг с немым удивлением поняла, что она ничуть не притворяется.
Из коридора послышался рык, и в мою сахарно-розовую, полную дыма комнату ворвался, словно медведь на пасеку, мистер Фэй. Он сграбастал Дэйзи в объятия, она вцепилась в него так же крепко, как он схватил ее. Они переговаривались вполголоса на языке, который, как я узнала позже, знали только они, – это был шифр общей крови и красоты, осколки некой викторианской магии, которой мистер Фэй обучался в Йеле.
Он вынес всхлипывающую и дрожащую Дэйзи из моей комнаты, а тем временем миссис Бейкер наклонилась и опасливо потрогала пальцами сырую кашицу, которая еще недавно была львом. Отхлынув, мой ужас обнажил неожиданное горе: лев ожил, а теперь исчез.
Миссис Бейкер выпрямилась, вытирая пальцы об один из моих носовых платков, лежавших неподалеку, и раздраженно взглянула на меня. Как я уже говорила, она была женщиной, скупой на слова. Этим словам предстояло градом острых камней обрушиться на меня утром, а сейчас она только повернулась к своим гостям, предлагая им пройти в гостиную, где их ждали атмосфера уюта и покоя и хороший портвейн.
Прежде чем уйти, она резким щелчком погасила лампу на моей тумбочке, а потом закрыла дверь, оставив меня в темноте, которая урчала от ярости и пахла мокрой ватой и жженой бумагой.
Глава 3
Терпеть не могу то и дело признавать свои ошибки.
Когда я упомянула Гэтсби в собственном доме Дэйзи, в присутствии ее мужа, в моем представлении он был никак не связан с лейтенантом Джеем Гэтсби. Тот был только что из лагеря Кэмп-Тейлор, имел офицерский патент, купленный на последние деньги, полученные от Дэна Коди, и единственную пару приличной обуви. У того энергичного юноши взгляд был голодным и блуждающим, а красавец-мужчина в костюме лавандового оттенка в тоненькую серую полоску явно ни разу в жизни не голодал.
У обоих глаза были светлыми, рты – широкими и подвижными, оба несли свою ношу так, словно она была невесомой, и все же никому бы и в голову не пришло, что они состоят в родстве, а тем более – что это один и тот же человек. Впрочем, у молодого лейтенанта из Кэмп-Тейлора еще имелась душа, а к 1922 году Джей Гэтсби из Уэст-Эгга ее утратил.
Всего за год до этого светские сумасброды расхаживали повсюду, покрыв один ноготь глянцевым черным лаком – свидетельство принадлежности к инфернальным кругам. Эта мода настолько распространилась, что «Мэйбеллин» выпустила «Черную кошку» – люксовый черный лак для ногтей, реклама которого обещала дьявольски стойкий блеск. К концу 1921 года казалось, что половина манхэттенской молодежи не старше двадцати пяти заключила инфернальную сделку того или иного рода. В 1922 году это поветрие почти изжило себя, но самым богатым прощали толику пошлости.
Итак, Гэтсби был баснословно богатым человеком, не чуждым безобидной претенциозности, – а может, он и вправду единственный из миллиона продал свою душу. Никто не знал наверняка, как обстояло дело, и тем летом всем было на это наплевать, ведь казалось, что легендарный канадский трубопровод изливает отличный виски прямо из кранов чистого золота в особняке Гэтсби – точной копии какой-нибудь французской ратуши. Лично мне мода на черный ноготь опротивела еще до того, как о ней написали в «Журнале Макклюра» (верный признак, что ее время безвозвратно ушло), однако Гэтсби умел носить его с шиком.
В усадьбе Гэтсби часы застывали за каких-нибудь пять минут до полуночи, когда бы вы туда ни прибыли. Свернув с шоссе, вы въезжали через ворота в его мир, и вас овевал прохладный ветерок, в небе вспыхивали звезды, над бухтой всходила луна – круглая, как золотая монета, и такая близкая, что можно укусить. Никогда прежде я не видывала такой луны. Не нью-йоркская луна, похожая на дайм «Меркурий», а полная, как на равноденствие, доставленная прямиком с пшеничных полей Северной Дакоты, чтобы ласково и благосклонно светить избранным и прекрасным.