Возможно, стремление было заразительно. Некогда какофоническая толпа словно перенеслась в помещение, полное застывших, уставившихся лиц и немигающих глаз. В давящей тишине все внимание толпы сосредоточилось на освещенной сцене. Смит почувствовал дрожь. Была ли правдивой эта одноактная пьеса соития, в виде захватывающего спорта? Человеческие тела, представленные для совместного использования, акт любви, испорченный до пародии. Или, возможно, это были его заблуждения. Кроме того, каждую ночь забито до отказа, рассказывала ему Лиза. Может быть, идеалы Смита хранились непризнанными влечениями, погребенными в его сознании. Если нет, то почему он не ушел? Это было то же самое ощущение, что он чувствовал перед входом: плавильный котел отвращения и возбуждения. Все здесь было противоположным, отрицательные полюса вынуждены были соприкоснуться.
Лиза, казалось, была близка к судорогам, когда Конидло вынул ее из упряжи. Он положил ее на пол и оседлал, сел прямо на ее живот. Влажный член, направленный вверх, пульсировал. Лиза смотрела на него, будто это было нечто большее, чем хер, будто это была икона невероятной сложности, истукан культа плоти. Она схватила его обеими руками и начала надрачивать, сначала медленно, а затем в полную силу. Ухмылка Конидла была словно вырезанная ножом в глине. Его ягодицы сжались, чтобы не сбить "кончун". Длинные брызги его спермы выплеснулись в летящие линии, образовывающие в воздухе хаотические символы, загадочные сообщения или даже эпитафии. Они приземлились на груди и лицо Лизы как раз тогда, когда она выдоила последнюю каплю. Последний штрих никого не удивил; Конидло наклонился и слизал все это.
После этого, желудок Смита заполнила большая пустота. Толпа снова ревела, стоя в безумной овации. На фоне дождя аплодисментов, Лиза и Конидло встали, их обнаженные тела блестели под прожекторами. Они вышли на край сцены, обменялись улыбками и поклонились зрителям.
Акт был закончен. Не обращая внимания ни на что, Смит начал курить и много пить. Он чувствовал себя обреченным глазеть назад, внутрь своих собственных мыслей. Последовали следующие акты, вариации одних и тех же пересечений матриц из плоти и биполярности. Больше тел для использования. Больше секса, как зрелища. "Наковальня" гремела после каждого выступления, в то время как отчаяние Смита опустилось до самых низких слоев. Некоторое время спустя, позади него промелькнула тень. Он был ошеломлен и пьян. Только след от аромата чистых волос и мыла заставил его обернуться. Чистота в Зале Мерзости, - подумал он. - Все в противоположности.
- О, Господи, - приблизился печальный голос. - Ты выглядишь так невинно, сидя там.
Лиза снова была одета в блестящий модный плащ. Крошечный серебряный член болтался на колье.
- Шокирован? - спросила она.
- Я не знаю.
- Люди меняются. Изменение является неизменным фактом. Я не стыжусь того, что я делаю.
- Я не ожидаю этого.
Ее слова выстраивались заклинанием, где-то очень далеко.
- Я надеюсь, что ты найдешь то, что ты ищешь. Но между тем... - oна сунула ему клочок бумаги. - Здесь мой адрес.
Смит думал о ней в течение нескольких дней. Он пил и беспрерывно курил, пытаясь вернуть на место куски своей психики. Он видел ее в животрепещущих видениях, он видел ее в своих снах: монтаж из плоти и пульсирующих огней, как ее кожа сияет от пота, как ее глаза закатываются во время траха.
Его рукописи сейчас были абсолютно негодными, были хламом. Он сжег их в камине и наблюдал за пламенем. Что он ожидал увидеть? Откровение? Истину? Все, что он увидел - это была она, и та единственная, которая была близка к его концепции истины, смотрела на него каждую ночь с пустой страницы в его пишущей машинке.
Понимание того, что он не должен идти к ней, только увеличивало его желание. Он чувствовал себя погребенным заживо в могиле абстракций. Так или иначе, она была ключом, она была ответом на вопрос, и Смит знал это, даже не зная, что это был за вопрос.
Это была холодная и очень тихая ночь. Он видел вещи в их ритмах и переплетениях текстур. Цвета гудели нереально, но все еще болезненно интенсивно. Уличные огни горели, как горшки фосфора в темноте пропитанных измерений и скрытых вершин. Прежде, чем он понял это, онемевший от ветра, он уже брел по ступенькам сурового фасада дома и, опустошенный, стучал в дверь.
- Я знала, что ты придешь, - сказала она.
От звука ее голоса Смит захотел расслабиться или даже заплакать. Внутри было тепло как в утробе матери; она провела его в дом и избавила от холода. Длинный, темный зал привел к комнате, омытой сумерками. Там была только кровать и голые стены. Позади виднелась луна в рамке узкого окна.