— Дуся, подружка моя дорогая, — плачет она, — дожила ты до своего счастливого дня! Рада я, рада!
— Дожила, Маша! — степенно отвечает старуха своей подружке.
— А помнишь, Дуся, — вспоминает женщина, откидывая со лба седую прядь волос, — помнишь свадьбу, и как мы пели: «Шахтер голый, шахтер босый, шахтер курит папиросы!»
— Вспомнила баба, як дивкой була, — усмехается ее муж, пожилой шахтер, и протягивает вперед поднос с рюмками.
— Не обидь, Степан Павлович! Дай чокнуться с почетным шахтером и моим дорогим соседом!
Степан Павлович берет рюмку и с волнением в голосе спрашивает:
— Много налил?.. Или то руки дрожат?..
— И ничего удивительного, — сочувствует сосед. — У меня бы тоже дрожали! Праздник-то какой!
Приподняв рюмку, Степан Павлович растроганно отвечает:
— Скоро, Кузьма, и на твоей улице праздник!
Чокнувшись, соседи выпивают.
И снова медленно и торжественно идут старики по шахтерскому поселку.
— Глянь на батю и на маму глянь! Как жених и невеста! Правда? Даже смешно! — провожая взглядом своих родителей, улыбается Лида.
— Не смешно, а завидно, — мечтательно отвечает Василий.
Лида смеется:
— Завидно? Старости захотел? Глупый, нам же все-таки лучше, мы молодые!
— А я завидую… Хотел бы я с тобой так — целую жизнь. И вот так же под ручку пройтись!
— Пойдем, Вася! — предлагает Лида и поднимается со скамейки.
Василий идет вслед за ней. Вдалеке зазвучал духовой оркестр. Они идут молча вдоль аллеи невысоких тополей, и, вдруг остановившись, Василий тихо спрашивает:
— А ты меня любишь, Лида?
— Люблю…
Василий решительно заявляет:
— Тогда сегодня же и объявимся!
— Ой, боюсь! — пугается Лида и снова быстро идет вперед.
Неотступно следуя за ней, Василий взволнованно и хмуро продолжает:
— Клянусь, я ж все равно своего достигну! Та я не только у нас на шахте, а во всем Донбассе первым навалоотбойщиком буду! Увидишь!
— Ой, Вася?
— А ты меня любишь, Лида?
— Люблю…
Как острый бур, врывается во тьму свет зажженных фар. По шоссе мчится «Победа».
В машине трое: немолодой водитель, рядом с ним секретарь обкома партии Кравцов и какой-то человек на заднем сиденье, — он дремлет.
Через железнодорожные переезды, сквозь тощие и милые донецкие «посадки», мимо новых и старых беленьких поселков одноэтажного шахтерского Донбасса мчится машина… Вдруг — поворот, и точно океанский пароход возникает перед нами многоэтажный, многооконный и многотрубный корпус электростанции.
Водитель резко останавливает машину. Кравцов молча выходит из нее. Стоит и смотрит.
Плывут по ветру дымы. Всплескивают фонтанчики на озере у станции. Горячий пар идет от воды.
На блестящей поверхности озера колеблются и дрожат тысячи огней. Станция работает. Слышно ее могучее и мерное дыхание. В проводах, разбежавшихся отсюда на всю округу, посвистывает знакомый донбасский ветерок.
— Приехали? — сонным голосом спрашивает пассажир.
— Нет. Это станция, — многозначительно отвечает водитель.
— Ну и что же?
— Минут пять постоим и дальше поедем.
И шофер, повернувшись, вдруг доверительно, шопотом объясняет:
— Никому не расскажете? Мы всегда тут останавливаемся. Вот видите, он стоит и… улыбается…
— Чему улыбается? — недоумевает пассажир.
— А в сорок первом пришлось ему взорвать станцию… Ни у кого рука не поднималась… А он взорвал! А потом, вот не поверите, он у меня в машине плакал, ну просто, как женщина, плакал и меня даже до слез довел…
— Тогда понятно, — теплым голосом говорит пассажир.
— А потом — восстановление! Сколько он тут своей жизни положил, это только я знаю да его жена. Так что я теперь сам, без спроса, тут останавливаюсь — пусть радуется.
Неожиданно щелкает дверца машины, Кравцов усаживается на место:
— Поехали! Нажми, Федя, на все педали, выручай, друг, опаздываем!
Машина, взвизгнув, срывается с места.
И грянул духовой оркестр. Под сводами высокого зала, празднично освещенного хрустальной люстрой, победно гремит туш.
Вокруг длинного пиршественного стола стоят люди в строгих, золотом и серебром играющих шахтерских мундирах и горячо аплодируют.
Яркий свет, медь оркестра, гром аплодисментов… У юбиляра кружится голова — его поддерживает дочь Лида, а старуху — оба сына: Павел, парторг ЦК, и Владимир, инженер шахты.
И когда замолк оркестр и уселись гости, взволнованный и растерянный старик все еще продолжал стоять на месте.