— Приходите вечером в клуб, — приглашает Наташа.
— Приду, приду, красавица, — говорит старуха, — послушаю твой рассказ.
Большой клуб переполнен. В президиуме Хмельницкий, Ермилов, инженеры, среди рабочих в партере Иванов. Пот льет с него ручьем. Рядом с ним товарищи — Костя Зайченко и Томашевич.
Наташа стоит у трибуны. Она докладывает, волнуясь:
— Все наше — и сталь, которую мы варим, и машины, которые строятся из этой стали. Я счастлива, что живу в такое замечательное время и что в первых рядах моего поколения идут люди, подобные Алексею Иванову.
Аплодисменты.
Иванов разглядывает Румянцеву. Ему не верится, что она может сказать что-нибудь толковое.
Костя Зайченко, аплодируя, толкает Алексея в бок:
— Хорошего, Лешка, себе агитатора нашел.
Тот смущенно откашливается:
— Чорт ее знает, чего несет…
Слышен голос Наташи:
— На его глазах создавалась наша страна. Вместе с нею мужал и крепнул характер Иванова…
И мы пробегаем глазами по залу, по лицам сидящих.
Вот в первом ряду Антонина Ивановна, мать Иванова, рядом с ней другие матери и отцы, старики-сталевары с медалями и орденами на груди.
А дальше безусая молодежь, юноши и девушки, тоже с медалями и значками отличников, и совсем юнцы, фабзавучники, будущие мастера стали.
Все народ крепкий, сильный, веселый.
Взгляд Иванова неотступно и восторженно следит за Наташей.
Зайченко толкает Томашевича в бок, обращая его внимание на Иванова.
И Томашевич шепчет Алексею на ухо:
— Ты где же с ней успел познакомиться?
— Да я даже и не знаком.
— Откуда она о тебе знает? И любознательный, и часы починил, и то, и се…
— Шут ее знает. Я не знаком.
— Не ври. А я думал, что мы одни с Костей Зайченко по ней страдаем; оказывается, и ты нашего полку, брат.
— Да отстань ты! — морщится Иванов, но взгляд его не может оторваться от Румянцевой.
Зайченко огорченно шепчет Томашевичу:
— Пропал наш с тобой концерт, Витя! Слыхал, как она о нем? И герой, и человек будущего…
— Погоди, Костя, вот как ты споешь, а я сыграю новую вещь, она и о нас так говорить станет. Ей-богу! А это ж она по обязанности, общественная нагрузка!
Румянцева продолжает:
— Я очень волнуюсь, потому что никогда не произносила речей, и я думаю, что вы тоже за меня волнуетесь. Я сейчас закончу. Вот что я хочу сказать, товарищи… Кто привел нас к победам сегодняшнего дня? Кто открыл перед нами все возможности? Вы знаете, о ком я думаю. Но я сейчас вот что хочу сказать: для меня было бы величайшим счастьем увидать его и сказать ему, что я… но поскольку это невозможно… я просто скажу: да здравствует товарищ Сталин, породивший нас для великой и счастливой жизни!
Зал поднимается рукоплеща. Возгласы: «Да здравствует товарищ Сталин!», «Сталину — ура!»
Вестибюль клуба. Здесь очень оживленно. Появление Наташи Румянцевой, Зайченко и Томашевича встречается аплодисментами. Наташа, взволнованная выступлением, аплодисментами, говорит своим спутникам, как бы оправдываясь:
— Как смогла, так и сказала…
Навстречу выходит Алексей Иванов, его мать и Ермилов.
Наташа шепчет Томашевичу:
— Это его мама…
Мать Иванова подходит к Наташе и, обняв ее, говорит:
— Ну и соловей, ну и оратор. Уж так уважила, так уважила нашу фамилию. Алеша, ты бы хоть спасибо сказал Наташе…
Алексей, пожимая руку Наташе, говорит:
— Разрешите поблагодарить от всего сердца. Своим докладом вы меня просто в краску вогнали.
— Ну, что вы… Это я должна вас поблагодарить за великолепный рекорд.
Томашевич берет под руку Наташу:
— Разрешите в качестве подшефного музыканта проводить вас домой.
Алеша, отстраняя Томашевича:
— Нет, брат, сегодня уж буду я провожать, так сказать, в качестве подшефного сталевара.
Все кругом смеются. Иванов берет под руку Наташу и, уходя, говорит матери:
— Мама, иди домой, я скоро буду.
Улица перед домом Наташи. Идут Наташа и Алексей. Наташа на ходу декламирует:
и, остановившись, смеясь, спрашивает Алексея:
— Кто это написал?
Алексей, смутившись и неловко переминаясь с ноги на ногу, только промолвил:
— Это?..
Наташа смеется:
— Это Пушкин написал.
— Может быть, Пушкин.
— А вот это? — и, взойдя на крыльцо, Наташа декламирует: