— Значит, — спросил он с расстановкой, сдавленно и хрипло, — я хорош только тогда, когда требуется убрать какого-нибудь Шитте?
Борман успокоительно похлопал его по плечу.
Личная машина Кальтенбруннера мчится по автостраде, виляя между противотанковыми рвами и надолбами. Рядом с шофером шарфюрер Берг. Его белые ресницы помаргивают. На заднем сидении, согнувшись и опустив голову, сидит генерал-майор Шитте.
Навстречу машине мчатся маленькие островерхие домики, негустые, ровно подстриженные аллеи.
Углубившись в пригородный лес, машина останавливается возле узенькой, бегущей между деревьями дорожки.
Берг торопливо выскакивает и почтительно распахивает дверцу:
— Пожалуйста, господин генерал.
Шитте выходит и с недоумением оглядывается.
— Что это? — спрашивает он.
— Это пункт номер восемь. — Берг почтительно наклоняет голову и показывает на дорожку. — Прошу вас, господин генерал!..
Шитте хмурится, засовывает руки в карманы и идет в указанном направлении. Через несколько шагов он снова забывает, обо всем окружающем. Голова его опускается на грудь. Он шагает машинально. Берг мягко идет за ним.
Когда поворот тропинки скрывает шоссе, Берг вытаскивает из кармана пистолет, неторопливо прицеливается и стреляет генералу в затылок. Тот падает. Берг подходит ближе и стреляет еще раз. Убедившись, что генерал мертв, он поворачивается и идет обратно к машине.
Борман уже забыл об этой маленькой любезности, которой он хотел подкупить Гиммлера. В конце концов, какое это могло иметь значение для Бормана: смерть одного или нескольких генералов, смерть десяти, двадцати, ста тысяч рядовых немцев. На карте стояла его, Бормана, собственная жизнь и карьера. И Борман напряженно размышлял об этом. Кальтенбруннер следил за каждым его движением.
— С Гиммлером необходимо покончить!.. — Этот вывод у Бормана созрел давно, но теперь, наконец, он решил сказать об этом Кальтенбруннеру. — Тогда останусь я… и ты… Американцы вынуждены будут договариваться с нами.
Кальтенбруннер снова яростно зашагал по кабинету. Потом остановился и посмотрел на Бормана налитыми кровью глазами.
— Надо вырвать у Гиммлера списки нашей агентуры в Восточной Европе. Он собирается продать их американской разведке.
— Надо покончить с ним! — настойчиво повторил Борман.
— Покончить, — Кальтенбруннер остановился. — Но как?
Борман выдержал эффектную паузу, усмехнулся и шопотом произнес:
— Очень просто!.. Гитлер…
Огромный кабинет Гитлера в имперской канцелярии. Полупустой и холодный, он рассчитан на театральный эффект. Гигантский письменный стол стоит у стены, на которой красуется портрет Рудольфа Штайнера, предсказателя, мистика, создателя глупейшей философской системы — антропософии.
В шатком сознании фюрера шарлатанские бредни и узенький, звериный практицизм создавали невообразимую смесь. События грозно надвигались. Полоса удач давно миновала. Почему? Гитлер часто напряженно думал об этом. Он не хотел понять, что вся его «блистательная» карьера была карьерой марионетки, движением которой управляли руки промышленных и банковских заправил. Правда, он был строптивой марионеткой, доставившей им много неожиданных хлопот, но сущность дела от этого не менялась.
Мрачные мысли теснились в голове Гитлера. Он почти не слушал бормотания Мартина Бормана. Зачем они сейчас пришли к нему, эти оба, Борман и Кальтенбруннер? Гитлер искоса поглядывал на них, грызя ногти. Он никогда особенно не любил своих приближенных. Бормотанье Бормана начало действовать ему на нервы.
Он внезапно поднял голову:
— Ну?
— Мой фюрер, я охвачен скорбью.
— Ну?
— У меня не поворачивается язык.
— Проклятая лиса, — голос Гитлера звучал пронзительно. — Почему вы все время кружите вокруг да около?
Борман решил, что дальше тянуть не стоит. Он заговорил медленно и торжественно:
— Генрих Гиммлер вступил на путь измены.
Гитлер отпрянул в кресле — опять измена!
— Доказательства!.. — В голосе Гитлера задребезжало предвестие воплей, которые так хорошо были известны чиновникам имперской канцелярии.
Борман повернулся к Кальтенбруннеру:
— Кальтенбруннер!
— За вашей спиной Гиммлер давно уже ведет переговоры с американцами, — подобострастно проговорил Кальтенбруннер.
— Какие переговоры?!
Борман понимал, что надо ковать железо, пока оно горячо.
— Боюсь, что Гиммлер хочет стать вашим преемником, главой империи… Уже сейчас, когда вы, наш фюрер, в расцвете своего гения ведете Германию по пути славы!..
Быстрыми мелкими шагами входит Гиммлер в приемную имперской канцелярии. Вскакивают эсэсовцы — личная охрана Гитлера. Встает адъютант Гитлера — генерал Бургдорф. Дойдя до середины приемной, Гиммлер останавливается. Из-за массивных дверей, ведущих в кабинет Гитлера, доносится нечленораздельный вой. Адъютант подходит к Гиммлеру, который, поправляя пенсне, вглядывается в его непроницаемое лицо.
— Фюрер сегодня в дурном настроении? — спрашивает он.
— У него рейхслейтер Борман и обергруппенфюрер Кальтенбруннер, — уклончиво говорит Бургдорф. — Вас ждут.
Гиммлер чувствует, что воздух наэлектризован. Он внимательно смотрит на Бургдорфа: очень важно определить заранее, что его ждет… С Гитлером лучше быть готовым ко всему.
Гиммлер медленно идет к тяжелым дверям кабинета. Открывает их. Вопль сразу врывается в приемную. Двери автоматически закрываются.
— Хайль Гитлер! — говорит Гиммлер сразу же у дверей и преданным взглядом впивается в Гитлера.
Гитлер бросается к нему, хватает его за грудь и отталкивает.
— Негодяй! Подлец! Предатель!
Гитлер топает ногами, визжит, приседает, но во время всего этого беснования беспрестанно следит, какое впечатление его ярость производит на Гиммлера. В позе Гиммлера бесконечная покорность.
— В чем я виноват перед фюрером? — едва слышно спрашивает он.
— Я прикажу тебя расстрелять сегодня же, сейчас же!
Гиммлер знает, что возражать сейчас бесполезно. Вздрагивающей рукой он поправляет пенсне и, прикрываясь этим жестом, внимательно разглядывает присутствующих. Кальтенбруннер откровенно торжествует. У Бормана лиловые пятна выступили на изрытых морщинами щеках, в складках губ притаилась злорадная усмешка.
Гиммлер наклоняет голову и ждет, пока Гитлер устанет бесноваться. Наконец Гиммлер произносит:
— Я готов умереть в любую минуту, когда это понадобится фюреру. — В голосе Гиммлера полная покорность. — Но перед этим прошу разрешения…
Маленькой передышки было достаточно Гитлеру, чтобы снова начать неистовствовать. Слова вылетают у него изо рта вместе с брызгами слюны. Единственное, что можно разобрать, это слово «расстрелять!»
И снова Гиммлер улавливает паузу.
— Прошу разрешения доложить фюреру…
Гиммлер настойчив. Он знает, что в этой настойчивости его единственное спасение. И действительно, Гитлер начинает понемногу выдыхаться, но припадок бешенства еще не кончился.
— Я вытащил вас из грязи! — он потрясает кулаками. — Кем бы вы были без меня? Мелкие лавочники! Убийцы! Расстрелять всех!
Гиммлер знает, что надо сразу сказать самое главное. Оглушить. Тогда игру можно выиграть.
— Я не могу умереть, не доложив моему фюреру… — очень ровным голосом говорит он. — Я вел переговоры от имени фюрера с представителями деловых кругов Соединенных Штатов Америки.
Гитлер торжествует:
— Ага!
— Действуя по начертаниям фюрера и от его имени, — спокойно продолжает Гиммлер, но маленькая рука, поправляющая пенсне, дрожит, — я пытался столкнуть лбами американцев и русских. Разве не вы, мой фюрер, учили нас, что англосаксы и русские неизбежно столкнутся?
— Да, да, — неопределенно говорит Гитлер и снова принимается за ногти. — Это будет решением войны.