— Ой! Ты чего? — Локоть у Майки острый, а рёбра у меня не стальные. Хотя я и готов к Вознесению.
— Ты уже возносишься? Или думаешь о той мулатке?
— Какой мулатке?!
— Мороженое которая раздаёт.
— А-а-а… Блин! Не в том смысле!
— А в каком?
— А в том, что я люблю только тебя.
— Все парни так говорят…
— Все? И что же это за парни?
— Не в том смысле!
— А в каком?
— Не буду же я врать перед Вознесением!
— А я?
— Прости, я…
Как-то так получилось, что губы наши встретились. Тротуар был узкий, но прохожие обходили нас очень осторожно. «Не задохнитесь», — добродушно проронил огромный негр. Поскольку синдромов удушья я пока не чувствовал, совет пропустил мимо ушей. Эти податливые губы и сиреневое облегающее платье, едва доходящее да середины бедра…
— Не здесь же… — выдохнула она.
— Почему не здесь?
— Мужики…
— В нашу бухту?
— Мужики… Смотри!
Очень тощий старик держал в руках плакат. Палка от лопаты и прибитая к ней фанерка. Кроваво-красная надпись: «Сирс — Космический Удав!!!»
— Ну и что? — Каждый, если у него не было более важных дел, мог стоять с любым плакатом. А каждый, у кого были более важные дела, мог на этот плакат плевать с высокой колокольни…
— Он ведь тоже…
Ха! И впрямь. Ярко-сиреневое сияние разливалось над головой протестанта. Старичок-диссидент сам возносился…
Четыре года назад. Когда пальцы уже жали кнопки. Он прилетел. И пальцы остановились. Смешно. Во всех книжках и кино пришельцы были злобными уродами. Они уничтожали человечество, насиловали земных девушек, поедали маленьких детей. А Сирс… На определённой частоте и сейчас звенит: «Сирс-Сирс-Сирс…» Так его и назвали.
А речи мэра становились всё интереснее и интереснее. Сначала он вскользь упомянул об отдельных ошибках и недоработках. На следующий день поставил вопрос о правильности стратегической линии. И наконец рассказал, от кого и за что брал взятки. После этого драться с занзибарцами как-то расхотелось. А захотелось вытряхнуть мэра из его роскошного дворца.
Собрались в нашем любимом парке. Занзибарцы тоже подошли. Обсудили ситуацию. Набрали побольше камней. Двинулись. На площади стояла полиция. Дубинки, щиты, каски… Такие же молодые ребята. Работы нет, вот и пошли в полицаи… Вперёд вышел толстый полковник. Ну уж этого-то гада… Я размахнулся. Сейчас, сейчас, булыжником в эту толстую харю… Нет, не могу. Да что же это такое делается?
— Сдрейфили, подонки? — усмехнулся полковник.
Медленно, словно бы с усилием, расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Навёл на нас. Стало очень тихо.
— Сейчас, мерзавцы, сейчас…
Лицо его исказила мука. Палец никак не мог вдавить курок.
— Мерзавцы, поганые мерзавцы…
По толстой харе текли… Слёзы?!
Полковник то ли вскрикнул, то ли всхлипнул. Неловко сунул оружие в кобуру. Как-то очень жалобно, хотя и очень грязно, выругался. Повернулся к нам спиной, и, сгорбившись и спотыкаясь, побрёл к застывшему строю своих подчинённых. Вот тогда мы поняли, что мир перевернулся…
А мэр перевоспитался. Отдал свою дачу под детский дом, дворец — под больницу. Его даже переизбирать не стали, такой он стал справедливый и честный. И все стали честными. Все-все! Полицаи, чиновники, даже депутаты… И вдруг выяснилось, что беженцы — вовсе не проблема. Вдруг выяснилось, что еды и жилья хватает на всех. А когда ещё сократили военные бюджеты… Совсем-то армии распустить пока не получалось — куда это всё хозяйство деть? Сколько там всего нужно демонтировать, деактивировать, дегазировать… И, желательно, превратить во что-то полезное. Целая индустрия возникла.
— Какой-то ты сегодня задумчивый. Тебе нравится моё платье?
— А? Да, очень. Ты в нём невозможно красива. И все встречные мулаты…
— Так уж и все? — засмеялась Майка. — Вот твой сиреневый костюм… Та мулатка чуть не уронила стаканчики…
— Не уронила же…
Мы сегодня действительно приоделись. С утра заскочили в универмаг и выбрали себе одежду. Шикарную и сиреневую. Цвета Сирса. Одежда теперь тоже не проблема — заходи и выбирай что хочешь. Надоело — сдаёшь в химчистку и выбираешь новое. Хотя мы-то, видимо, так и вознесёмся в своих нарядах…
— А! Ещё одна парочка симпатичных сиреневых кроликов, — прокаркал вдруг старческий надтреснутый голос.