— Иди к нам девочка. Тебя Таня зовут? — ласково сказала Майка.
— Таня. И мне через три месяца будет шесть лет. А Феликс убежал… А вы будете со мной? — Девочка доверчиво смотрела на Майку. — Пока не прилетят папа с мамой?
— Да. Садись скорее.
Девочка подошла к последнему свободному стулу и села. Молодые родители благодарно улыбнулись Майке и стали медленно отступать. Потом повернулись и медленно пошли к толпе на краю площади.
— Да уж, — просипел старик, — ещё и… Ой!
Это я аккуратно поставил свой ботинок на его туфлю. И слегка надавил. До него, похоже, дошло. Ладно нам праздник испортил, но зачем же ещё и ребёнка пугать?
— А кто такой Феликс? — спросила Майка.
— Это наш кот. Вот такой большой! — девчушка развела в стороны маленькие ручонки. — Я хотела взять его с собой на небо. А он убежал и куда-то спрятался. Так и не смогли найти.
— Коты — они умные, — снова подал голос наш перегарный пророк. — Они…
Мой ботинок снова надавил на туфлю.
— Да, да! Феликс очень-очень умный. Он ведь тоже прилетит потом к нам?
— Все там будем, — изрёк гадкий старикашка.
— Да, — обрадовалась девочка. — И мы снова будем все вместе! Все!
Мы сидели и ждали. Девочка тараторила без умолку. Про кота Феликса, про подружку Катю, про то, что она уже умеет ездить на двухколёсном велосипеде… Старичок, слава Сирсу, молчал. Часы на мэрии пробыли десять. Толпа вдруг разразилась радостными криками.
— Началось… — прошептала Майка.
И впрямь. В блюдце играли сиреневые сполохи. Над столиком клубился сиреневый туман. Туман медленно поднимался и вскоре окутал всё вокруг.
— Мы в облаке! В настоящем сиреневом облаке! — радостно закричала девочка Таня.
— Отче наш, Иже еси на небесех! — загундосил вдруг старик.
Мы с Майкой взялись за руки.
Я растворялся. Я вспоминал. Я помнил берег моря и податливые губы. Я помнила эти сильные, но робкие руки, которые никак не могли расстегнуть пуговки. Пришлось помочь. И невозможно удержать равновесие, велосипед падает, а справа огромная грязная лужа… А у тебя только плакат, а у них велосипедные цепи и ножи. И огромный кулак, уже занесённый для удара…
Я? Меня уже не было. Мы? Не было уже и нас. Был Я. Огромный и висящий в пустоте. Я? Кто Я? Зачем Я здесь? Почему вокруг холодная пустота? Зачем мерцают в бесконечности далёкие огоньки-звёзды? Зачем нужен этот холодный раскалённый шар? Подо мной — или внутри меня — медленно вращается другой шар, голубовато-зелёный. Это — мой дом. Но… вернуться туда я не смогу никогда. Откуда Я это знаю? Не знаю… Но я знаю.
Я ничего не понимаю, но помню всё. Я помню миллионы ласковых женщин, склонившихся над моей кроваткой. Помню, как миллионы мужчин — самых сильных на свете мужчин — держат меня за руку и мы бежим… Бежим навстречу набегающим волнам. И меня обнимает тёплое море и сильные руки отца.
Я помню первый поцелуй. И как неловко он тыкался, не попадая в губы… И как… Как мы слились в одно целое. Я помню и другое. Велосипедные цепи, от которых едва удавалось увернуться. Грохот взрывов и истошные крики раненых. И миллион раз я бежал в атаку. И падали рядом со мной товарищи. А Я добегал. Или тоже падал, наткнувшись на крохотный кусочек свинца. Но я никогда не умирал. Я ещё ни разу не умирал…
Хоть и корчился миллионы раз в полузасыпанном окопе. А сверху летели комья земли и осколки. А потом Меня кромсали хирурги. Их лица были серыми от усталости. Где-то побеждал профессионализм, где-то — усталость. Мне — Нам повезло. А, может, и не повезло. Может лучше было сдохнуть в том окопе или на тех окровавленных простынях?!
Но Я не хочу умирать. И не хочу вечно висеть в этой тьме. Я хочу вернуться. В ту кроватку, над которой склоняются ласковые матери. В мир, где отцы бегут со Мной в ласковое море. Где Я сам веду за руку маленьких человечков. Я хочу в тот полузасыпанный окоп! Я хочу на окровавленные простыни к посеревшим от усталости хирургам. Я ХОЧУ ДОМОЙ!!!
Глас
Денис Назаров
Непонимание. Слово последнего месяца. Слово, которое само по себе не говорит ничего, и вместе с тем говорит столь многое.
Он снова задавался теми же вопросами, что и раньше. Вспоминал как во время очередной ссоры с женой мог сказать лишнего, потом видел её обиженный взгляд, слезы, застывшие в глазах. Это было сигналом, что сейчас пора закончить. В те дни, казавшиеся теперь далеким прошлым он умел анализировать, находить причины. Сейчас у него было куда больше времени на размышления, но ответа на свои вопросы он не могу получить. Холодный космос молчал. До чего же не идеален язык, как сложно порой выразить свои чувства и как легко обидеть близкого. Любил ли он её, любил ли он вообще когда-то по-настоящему? Михаил сумел справиться с непониманием, когда умерла дочь. Смог пережить и уход Лены. Но сейчас он видел лишь мутную пелену, а за ней безжизненную черноту. Она была так рядом. Всего лишь протяни руку. Но мешает тонкая стенка, да и пустота оказалось не такой уж безжизненной. Там было оно, невидимое, но осязаемое всеми. Оно говорило, но…