И прочитал, и расшифровал, и вымахал на белый свет невиданного Бориса Слуцкого в трех томах — тройкой, сам на облучке!
Уже в хрущевские времена обедаю как-то у мамы.
— Мам, а почему мы уехали тогда из Астрахани?
— А я помню?
— Как это не помнишь? Поездку в Анапу с няней помнишь, к дяде Саше помнишь, а этого не помнишь?!
— Ай, не морочь мне голову! — смутилась и поспешила на кухню.
Так и не сказала. И это, повторяю, уже в хрущевские времена.
То без снотворного не уснешь, то среди ночи проснешься — и хоть ты глаз коли. Вспоминаю мамино: «О чем — о чем только не передумаешь за ночь!»
Только и слышал, бывало: «Успеешь еще! У тебя вся жизнь впереди». Вот это она и вся уже? Сколько ни проживи — оглянуться не успеешь.
До Песчанской кумысолечебницы от Саратова часов пять поездом, а там автобусом еще часа полтора. И все полтора часа — степь и степь кругом без конца и края — ни деревца, ни кустика. Пока не завиднеется на горизонте то ли огромный стог сена, то ли еще что — не поймешь.
Это и есть Песчанка — парк в степи. Нарышкинская экономия когда-то, теперь кумысолечебница. Под купами раскидистых деревьев тесовые дачки понастроены.
В одной из таких дачек я и проживаю теперь, кум королю, то бишь главврачу (своему двоюродному брату). Окошко мое в прохладу березовой, бело-черной, как зебра, рощицы упирается; веранда — в жар степного простора, где полынный дух гуляет и такая тяга тугого воздуха, что наваливайся грудью да не ленись ноги переставлять. А из-под ног — что это? — сухие брызги во все стороны.
Ба, кузнечики! Ими-то степь и звенит. Сколько же их здесь!
Как плотвы в степных озерах, говорят приохотившиеся рыбачить санаторники.
И на моем подоконнике в эмалированном тазу для мытья ног перед сном две плотвички, вызволенные с кукана, все лето жили не тужили.
Настает конец сезона.
Сижу вечерком, читаю на крыльце веранды. Рыбаки с озера идут, окликают:
— Борис Яковлевич, на прощальную уху просим. И своих захватывайте. Разжирели, небось на казенных харчах.
Отрываю от книжки глаза, киваю машинально, а следом спохватываюсь: «своих»? Это которые, чуть стукни по тазу, к тебе мигом? Один мигом, другой, что с поврежденным плавничком, за ним ковыляя — их? Нет уж, братцы, как бы не так! В озеро отнесу. И отношу не без горечи: каково-то им будет? Особенно хроменькому.
А за прощальную уху уселся — глазом не моргнул. Вот ведь оно как!
Читающему человеку что может приспичить, окажись он теперь (в 67-м году) в Киеве? То и мне приспичило.
Осталось ли только, уцелело ли там что-нибудь за годы строек этих и войн?
Отпускники на машине, мы катили из Москвы в Закарпатье. В Киев въехали утречком, по холодку. Пышный и знойный стоял июль.
Спутников моих Лавра манила, а меня высадили на Крещатике у Владимирской горки. Представлял себе: где-то в этом районе. Где именно, уточнить не удосужился. Зачем? Первый же мало-мальски интеллигентный мне и покажет.
И — показали! Почем фунт лиха.
Полтора часа битых промыкался я по льющемуся в лаке машин, стеклах витрин Крещатику от одной интеллигентной физиономии к другой, и хоть бы в глазу у кого затеплилось.
— Извините. Я дом Булгакова ищу, я приезжий… Извините.
— Извините. Я приезжий, я дом Булгакова ищу… Извините.
Единственной с непустыми глазами оказалась пенсионерка в скверике, она спросила: «Это который «Дни Турбиных»?»
Отчаявшись, решаю брать быка за рога — в Союз писателей!
— Вы до кохо? — останавливает меня в вестибюле барского особняка дежурная, — як вы ховорите? Булхакив? Вин российский писмэнник чи вкраинский?
— А нельзя ли кого-нибудь из писателей повидать, все равно кого?
Мне в спину:
— Что вы хотели, товарищ?
Оборачиваюсь: по беломраморной лестнице спускается цветущая — ткни — сок брызнет! — особа:
— Что вы хотели? Я — писательница… С этим вопросом к старику краеведу лучше. Вот вам и его телефон.
Тут только мне стукнуло, что в Киеве же Виктор Некрасов.
Некрасова в городе не оказалось. Телефон краеведа не отозвался.
Куда теперь? А нет ли в Киеве ЦДЛ? Останавливаю такси.
— Как так «нет»? У нас в Киеве все есть!
И выносит меня бравый таксист на улицу Коцюбинского. Вместо ЦДЛ — к жилому дому писателей, кладбищенски красующемуся мемориальными досками. А! Была не была! Влетаю на какой-то этаж, звоню в дверь налево. Открывает белая кофточка, красный галстук. Спрашиваю старших кого-нибудь, объясняю зачем.