Что такое «белая грудь», спрашиваю я у Коли, имея в виду известный в те годы романс «Черные очи, белая грудь». Это, объясняет Коля, гусарская форма такая была с белой вставкой на груди. Задай я этот вопрос Ване… О! Тот живо разъяснил бы мне что к чему! Ферт был. Со всеми задатками по дамской части!
— А Михаил Афанасьевич по этой части как? — спрашиваю.
— Михаил Афанасьевич? — задумалась Инна Васильевна, — нет. Хотя… Нет, все-таки нет.
Игры наши помню. С 'Лелей в княжну Джаваху, например. Леля Бэллой была всегда. Головенки-то Чарская да Желяховская кружили нам. Но читали и «Рейнеке Лис», конечно, и Жюль Верна, и Сетон-Томпсона. А Коля с Ваней «Шерлоком Холмсом» зачитывались до чертиков. Из ложи в антракте не выходили — читали! Поигрывали и в картишки, между прочим. Заберемся под куст сирени во дворе на горке и жарим в «очко». Бедные мамы, если бы они знали…
Упомянула дворовую сирень — другая картина встает.
Чаепития наши в летние вечера на горке. Горка в те годы садом была. Яблони, вишни террасами. На двух террасах — площадки, на площадках — столы, стулья. Одна площадка — наша, другая — Булгаковых. Самовары дворник выносил, прислуга — снедь всякую.
Мама как-то торжественно держалась, папа беззаботно-шутливым был.
С этих площадок, не помню в каком году, лицезрели мы фейерверк над Днепром по случаю прибытия царствующей четы. И мы, и Булгаковы, и набежавшие с соседних дворов. Мы все — на нашей горке, а государь с Александрой Федоровной в это время — на Владимирской. Принимали посылаемые им огненные цветы.
Запомнился вечер этот каким-то единым настроением взрослых и детей, как будто в одну игру играли.
В каком же году это было? В 1913-м, наверное. В последнем году мирного времени. Хотя должна вам сказать, что и 1915-й и даже 1917-й мирными помнятся мне.
В лето 1915-го мы с мамой почему-то не поехали никуда. И меня мама отправила на дачу к Варваре Михайловне в Бучу. Соскучившаяся по лесу, я пустилась пешком и заблудилась. Ночь надвигается, а иду уже не знаю куда. Еле-еле выбралась все-таки. Прихожу, а на даче переполох. Меня разыскивают, с ног сбились. Коля с Ваней на велосипедах по лесу, и аукают, и в рог трубят (у Булгаковых в рог к столу сзывали). Варя с Карумом уже второй раз на станцию встречать пошли. Одним словом, испугана была Варвара Михайловна и взбучки мне не устроила.
— А могла? — спрашиваю.
— Вот и вы тоже! Как Лакшин. Интеллигентной и мягкой представляете ее себе. Что интеллигентна — спору нет, в высшей степени интеллигентна, но мягкой — извините. Да и как бы она управлялась со всей этой оравой своей, будь она мягкой-то? Семеро ведь! Какой там семеро — девятеро! Племянников же еще двое, сыновей брата Афанасия Ивановича, настоятеля Токийского собора. Жили в Токио, учились в Киеве. Японцами прозывались. На лето уезжали, на зиму приезжали.
Мягкая! На даче и то: сказано к одиннадцати в постелях быть, и тут уж — никаких разговоров. Сбегали, правда, иной раз. Оставят чучела под одеялами и — в лес. Но это под страхом смерти!
А когда Варвара Михайловна с головной болью просыпалась, спешили позавтракать и разбрестись кто куда. И тогда, если кому что понадобится, то — через Варюшку только. Одна Варюша могла уладить.
Варюша и обязанности камеристки исполняла — помогала Варваре Михайловне волосы расчесывать, сеточку на прическу надевать. Варвара Михайловна очень следила за собой. И детям не позволяла неряшливости.
Дом вела — поучиться надо!
Взять Рождество хотя бы, елки. Булгаковские елки я больше наших любила — так она умела устроить все: и стол и игры.
Среди приглашенных дети отца Александра бывали, священника церкви Николы Доброго. Вот кто совершенно с натуры нарисован Мишей в романе. Именно таким и был.
Между прочим, на процессе Бейлиса выступал в качестве знатока Талмуда. В пользу обвиняемого, конечно. Прихожан своих едва ли не всех по имени, имени-отчеству знал. Кланялся первым.
Неверующему папе, который провожал меня до церкви и приходил за мной к концу службы, с амвона, помню, поклон посылал, заметив его на паперти.
Отец Александр и Варвару Михайловну отпевал и Ядвигу Викторовну. В 1936-м уже. А в 37-м сам в «отпетые» угодил…
Но я отвлеклась. Вот еще пример Варвары-михайловниной «мягкости». Братец мой Виктор не в пример весьма серенькой паненке Гене, Генриетте, золотыми руками обладал и баритоном — слов нет каким!