— Да вы не на мотороллере ли?
— Своим ходом.
— В дождище-то!
— А что такого?
Людмилы-борисовнино «а что такого?»!.. Когда за ее рассказом о полюбившемся ей Крыме — «вода, зной, змеи ползают» — кого-то передернуло, она вот так же: «А что такого? Мы подкармливали одну».
Своим ходом она и не одна, с ребятами ездила в Рязань из Маркса. К Солженицыну. Самого не застали. Принимала их теща его.
Эту первую встречу часиков шесть просидели мы у раскрытого в зелень окна, как на дне морском.
А вот Людмила Борисовна у другого стола, за другим окном. Обледенелым, заиндевелым. Это в Тарханах, в прицерковной сторожке.
Ворот у нее распахнут, рукава закатаны, а в валенках. Натоплено жарко, а с пола стужей тянет. Читает стихи собравшимся у нее:
Пройдемте по миру, как дети,
Полюбим шуршанье осок…
На этих строках я и открыл дверь.
— Ууу! Ямполец приехал!
Кроме книг и мотороллера Людмила Борисовна сына еще имела, Борьку. Растила по своему уму-разуму. Обнаружила у тринадцатилетнего матерщинный стишок, положила перед ним:
— Прочти-ка мне. Ну, что же ты? Переписать мог, а прочитать не можешь?
Яну, недавнему ученику своему, теперь студенту, когда его угораздило угодить в отцы, и требовалось жениться, посоветовала:
— Не делай этого, Ян.
«У Люси мужская психология», — было сказано тогда ближайшей приятельницей ее. Другой раз она же: «Матери у Бори и не было никогда!»
С таким же успехом можно было сказать: не было и учительницы у учеников Магон.
Не по учебникам учила, по себе учила.
Чему? Презренью к бытовщине в обход родителей, дружескому избранничеству в пику казенной коллективности, пониманию искусства как четвертой стихии — после земли, воды и неба, — а не как оружия в борьбе.
Надо было видеть, как она, ученица Оксмана, по-цыгански запросто садилась на землю, учительница эта. Как мимо наплескивающейся на бережок воды пройти не могла, не побултыхав хоть рукой.
А плавала как! Мечтательно, я бы сказал, плавала. Не искупаться к реке шла — пожить в ней. Тоже и с деревьями — жила. Любила клены, а к соснам и елям равнодушно относилась: «зимой и летом — одним цветом, все им хоть бы хны!»
«На просторах родины широкой», доступных если не ногам, то колесам, и главные уроки своим ребятам давала.
Неизменная картошка из костра, чтенья вслух, песни, ночевки под открытым небом, а когда дождь — в сараишке в каком-нибудь.
Сверх школьной программы учила, и получала сверх зарплатной ведомости. Вчерашние ребята, девчата, выросшие каждый в свою жизнь и разъехавшиеся кто куда, съезжались потом под крышу ее развалюхи. При этом один ворота починит, другая подписные издания выкупит ей. Тот геолог, та преподавательница и замужем.
Из одновозрастных и старших друзей Людмилы Борисовны все досадовали: «Ну что сидит в дыре в этой? Диссертацию, что ли, не могла защитить? Защищают которые в подметки ей не годятся!»
Могла, конечно. И не то чтобы — не хотела. Но такого, как у других, хотения не было. Иное влекло. Живое общение с горько нуждающимися в ней.
Вот спецшкола — колония для малолетних преступников. Последняя работа Людмилы Борисовны.
Организовала ПиМ — поэзии и музыки кружок. «Главное назначение кружка — общение».
«Обстановка в колонии, — рассказывает, — страшная! Воспитанники, например, заталкивают младшего в тумбочку и выбрасывают в окно со второго этажа. А воспитатели «морализуют» с применением ключа по голове или проволочного хлыстика с плексигласовой наборной ручкой по строю вытянутых ладоней. Называется: «давать интервью». Выражение одинаково загадочное как для воспитанников, так и для воспитателей».
Берет Людмила Борисовна мальчика-нарушителя вместе с другими кружковцами в осенний лес. И получает за это выговор. Объясняет начальству: «У мальчика абсолютный слух и чистейшего тембра голос. В кружке он разучивал песенку Чайковского «Осень». Как было не взять? За зоной с мая месяца не был. А нарушение его — чинарики!»
Ей на это: «Тембр, слух сюда не касательно, и прекратите заниматься отсебятиной!»
Больше, чем «отсебятина»-, раздражала начальство внешность Людмилы Борисовны — «баба в штанах и шибко образована».
Да, в штанах, да, сигареты в кармане. Но когда слушала старинные романсы с пластинок, то ты ей хоть черный веер в руку! Проступало что-то давнее, неутоленное… Обернувшееся дружеством'.