И в приемном покое бело — белые стены, белые скамьи, из белой двери женщина в белом:
— Подождите, вызовут.
Ждали-ждали, а вызвали неожиданно. Заторопили, слова сказать не успел. Помахал только, когда оглянулась.
Потом вынесли вещички, узнал которые по красным пуговкам на ее синем платье, таком беззащитном в казенных руках — не то что дома на спинке кресла.
Захожу с работы в детсад. Рановато, конечно, но не тащиться же потом опять.
В раздевалке одни дитячьи шкафчики с зайчиками, вишенками вместо номеров. И дверь в игральную комнату приоткрыта: ребятня за столиком перед воспитательницей, а одна лопочет что-то стоя, косичкой ко мне. Ба, да это ж моя. Прислушиваюсь — и что же слышу? «…A у моего папы мама — третья жена».
Когда мы с ней вышли уже, я ей:
— Софулька, зачем же рассказывать все, что дома делается?
На что она мне:
— А я не все-о-о…
Дома у меня — после папиного — не было больше. Жилплощади были: жить-то живи, да не заживайся… Коих насчитал семнадцать за жизнь, включая нынешнюю — …с балконом в деревья: летом — в гущу листвы, зимой — в заиндевелые ветви; с красавицей борзой на ковре у книжного шкафа, свернувшейся именинным кренделем — глазастая морда на лапах.
О домочадцах моих двоих я уж и не говорю!..
Старинные часы твердят:
— Дом-м, дом-м, дом-м.
Горит-разгорается осень. Уже и осинки зарделись и затлели дубки. А уж клены-то, клены — ну просто пылают! Неделька-другая пройдет, и все почернеет, как после пожара.
Шестьдесят третья осень моя — ленинградская.
А пятьдесят третья где отпылала?
В Петрозаводске, куда ноги унес, снятый с работы после статьи «У позорного столба».
А сорок третья?
В Саратове, по возвращении с Северного Урала.
А тридцать третья?
На поселении в Карпинске, бывшем Богословске.
А двадцать третья?
В Базстройлаге, п/я 286/2.
А тринадцатая?
В Саратове же, при папе, при маме.
И третья — астраханская.
Вот, считай, и вся география моей биографии, кочевой не по доброй воле.
Посмотреть со стороны — вряд ли кто позавидует.
А зря!
Мне хватало, всегда хватало чему радоваться. Вот и говорю: кто малым доволен, тот Богом не забыт.
1966, 1967, 1977–1997
Об Авторе
Борис Яковлевич Ямпольский родился в 1921 г. в Астрахани; в 1929 г. семья переехала в Саратов. Сразу по окончании школы был арестован «за антисоветскую деятельность» и осужден на 10 лет по статье 58 п. п. 10, 11. Отбыв срок на Северном Урале в Базстрой-лаге, ушел на поселение в новостроящийся поселок, впоследствии — г. Карпинск. Работал художником при домах культуры, кинотеатрах, в ярославской реставрационной мастерской. В 1961 г. реабилитирован «за отсутствием состава преступления», вернулся в Саратов. В 1971 г. в связи с делом о самиздате и увольнением с работы после статьи «У позорного столба» в областной газете «Коммунист» уехал в Петрозаводск. В настоящее время живет в Петербурге.
Литературой увлекался со школьных лет. После освобождения с 1951 г. писал рассказы о людях, окружавших его в лагере. В 1971 г. уже законченная рукопись была похищена, надо полагать, сотрудниками саратовского КГБ. Ее судьба неизвестна до сих пор.