Кардинал надел очки и коротко, испытующе глянул на Эль Греко.
— У вас невыспавшийся вид, — сказал он и вздохнул, оглаживая рукой свое тело, скрытое под одеялом. Лицо у де Гевары было желтое, как шафран, а глаза — небесно-голубые, отличное настроение, — подумал Эль Греко, после чего произнес:
— А у Вашего Высокопреосвященства вид еще более невыспавшийся.
Кардинал согласно кивнул:
— Нам нужен врач. В Севилье плохие врачи.
— Вы им не доверяете? — спросил Эль Греко. Потом он обхватил руками колени, чтобы так, наклонясь, задержать в глубине своего тела скрытую усмешку.
Очки кардинала сверкнули, кроме очков, ничего не было видно.
— Мы сказали, что в Севилье плохие врачи, вы знакомы с хорошими врачами, кого бы вы посоветовали Нам?
Эль Греко закрыл рукой глаза. Что это все значит? Он все время держал в уме одно и то же имя. Вот когда это имя проникло в него, он и закрыл рукой глаза, а сам думал: Газалла, думал про мертвого и про живого, про врача и про доктора теологии, про братьев Газалла думал он, про обоих сразу.
— Его католическое Величество незадолго до своей смерти призвал к себе в Эскориал доктора Газаллу.
Без малейшей паузы кардинал спросил:
— Вы знаете доктора Газаллу?
Эль Греко кивнул:
— Мы друзья.
И оба они, каждый со складкой между бровями, долго глядели друг на друга.
Наконец кардинал заговорил:
— Мы тоже думали про доктора Газаллу. У этого семейства умные и непокорные головы.
И потом, сняв очки с глаз и медленно стянув петли с ушей, он откинулся назад, вздохнул, подал Эль Греко свои очки, с тем чтобы Эль Греко положил их на столик.
— Пригласите ко мне доктора Газаллу, — спокойно промолвил он, — а через несколько недель снова посетите меня.
По письму Эль Греко Газалла немедля явился в Севилью. Когда Эль Греко бесцельно мерил шагами Соборную площадь, ему послышался в полуденной тишине стук копыт, он обернулся и увидел всадника. Он увидел его со спины и по складкам плаща на узких, высоких плечах узнал друга.
— Газалла, — тихо окликнул он, и окликнутый, заслышав свое имя, остановил коня.
Они стояли перед французской пекарней, а всадник успел проголодаться, но он не замечал ни аромата свежего хлеба, ни наперченного паштета, он лишь внимал шепоту Эль Греко — из-за проходивших мимо людей они должны были говорить шепотом. Газалла внимательно слушал и разглядывал при этом запыленные кружева своей сорочки, что торчали из-под рукавов плаща. Потом он медленно оборвал кружева и бросил их на дорогу.
— Не следует ли мне теперь испытывать страх из-за той чести, которую оказывает мне Великий Инквизитор?
Тут Эль Греко заговорил громче:
— Самое главное, не оказывайте ему чести, испытывая страх перед ним.
На это Газалла ответил очень тихо:
— Верно, потому что он доверил мне свою жизнь.
Но уж на это Эль Греко не пожелал отвечать среди Соборной площади, он увлек его за собой и заговорил лишь у себя в келье:
— Не так, Газалла, не так, как вы говорили перед паштетной. Вы врач, и кардинал доверяет вам. Сдается мне, ваша слава, приведшая вас в Эскориал, подвинула и его доверить вам свою жизнь. И он надеется, что вы не поквитаетесь с ним за жизнь брата, да, именно на это он и надеется.
— Он рассчитывает на благородство своего врага? По какому праву? — задохнулся Газалла.
Тут Эль Греко улыбнулся своей опасной улыбкой.
— Друг мой, идите же и исцелите его как можно скорей, дабы я мог завершить его портрет, как повелел мне Господь через истину. — И, немного погодя добавил: — Вы знаете, убивать инквизиторов не имеет никакого смысла. Единственное, что нам дано, — это запечатлеть лица сих поносителей Христа.
Газалла слушал его вполуха. Он никак не мог опомниться:
— Каким же надо быть наглецом, чтобы взять в целители собственного врага! Тем самым он взывает к моей гордости, моей чести, моему чувству долга. И он прекрасно знает, что тем самым заклинает все мои силы, все мои знания, все мое искусство. Ах, быть бы мне в эту ночь не Газаллой, а кем-нибудь другим!