Нарни почувствовал, что должен как-то объяснить им случившееся. И тогда он хоть и прерывающимся голосом, но с улыбкой пробормотал: солнце как обухом по голове, он вдруг перестал видеть, словно и впрямь ослеп.
После этого объяснения Нарни вышел из машины и велел рыжеволосому механику, чтоб тот отогнал машину к себе в мастерскую.
Правую руку, из которой текла кровь, Нарни сунул в карман своих защитного цвета брюк-гольф.
— А с чемоданами как? — поинтересовался механик, вопросительно позвякивая автомобильными ключами, которые перебросил ему Нарни.
— Ах да, верно, чемоданы, конечно, конечно… — вид у Нарни стал какой-то растерянный, — но может… может, — он поглядел, моргая, наверх, туда, где среди маленьких белых домишек Катени суль Монте лежал замок, — может, мы так и оставим все в машине.
Когда механик со своей стороны возразил, что ремонт может занять немалое время, неделю, а то и больше, Нарни нетерпеливо отмахнулся своей длинной худой рукой и ответил:
— Ну ладно, тогда я пришлю за вещами.
После этих слов он, косо наклонив голову вперед, поспешно рассек стену любопытствующих, которая тотчас перед ним расступилась, левой рукой он, можно сказать, поволок за собой молодую даму, не иначе с единственной целью — как можно скорей укрыть ее от мужских взглядов. А два десятка катенцев глядели ей вслед совершенно одинаково: мрачно, почтительно и в совершенном восторге, какой только был предельно допустим по отношению к родственнице маркиза, — а ведь она, без сомнения, его родственница, эта юная дама: родственница из Германии, ради которой — и в этом все были согласны — ей-же-ей, стоит пострадать в чистилище — эти длинные ноги в белых брюках, походка все равно как у школьницы, и все-таки… Кстати — это заметил один из них — пуловер у нее был как раз под цвет машины, а другой, возвысив голос, добавил, что кабриолет был как раз под цвет ее глаз, механик же, словно испуганно, провел пальцами по лаку машины: и впрямь свежая краска.
После чего они объединенными усилиями закатили машину в мастерскую и разошлись по домам, мужчины и мальчики; колокола маленького собора торжественно возвестили полдень. Некоторые еще побродили по прибрежному шоссе, они желали собственными глазами убедиться, действительно ли маркиз со своей спутницей способен одолеть крутую лестницу, которая вела от края поселка прямо к замку, или он предпочтет дорогу на Сант Агату. И какое бы решение он ни принял, повел он себя несколько необычно и абсолютно необъяснимо: кто ж это ходит пешком, когда можно и подъехать, кто в раскаленный августовский день карабкается на Монте Випери, когда можно оказаться дома через пять минут? Почему бы тогда уж прямо не провести сьесту в духовке? То, что полезно для хлеба и для гадюк, христианину может только повредить.
Нарни — и это всем бросилось в глаза — ни разу не оглянулся на свою спутницу. Задрав подбородок, он вышагивал впереди — как слепой. Белая полотняная кепка косо сидела у него на голове, а короткие рукава его защитного цвета куртки выглядели как оборванные. Когда он шел вот так свесив руки, порой спотыкаясь и не глядя на дорогу, шел вплотную к домам, можно было подумать, будто он вырвался из огня и развалин, тем более что по правой руке у него все еще бежала кровь. Там, где начиналась уступчатая тропинка, он совсем остановился. И медленно обернулся к девушке, и люди услышали издали его голос, вот только говорил он по-немецки. Люди лишь сумели разобрать, как ее зовут, «Аня» — так обратился он к ней, громко обратился, один раз он даже выкрикнул ее имя. Но заметив, что они не одни здесь, оба быстро начали подниматься по лестнице — словно спасаясь бегством.