Рассказ Нарни тек все более легковесно, все более нервно. Под конец казалось, будто его устами говорят только страх и смятение, хотя тон и оставался вполне бесшабашным. Аня стояла вполоборота к нему и смотрела поверх обрыва на море, которое, напоминая треугольник, стоящий на одном из углов, внизу, со стороны бухты, таращилось на нее как синий глаз. Когда она не откликнулась на рассказ Нарни ни единым звуком, ни единым движением, он тихо попросил неуверенным голосом:
— Аня, ну скажи хоть что-нибудь. Или ты хочешь, чтобы я рассказал теперь свою историю?
Аня, словно просыпаясь, подняла руку для защиты, сделала маленькое, по-детски робкое движение и ответила, по-прежнему не глядя на него:
— Ничего не надо — я побывала наверху, пока ты спал.
Он отпрянул и широко распахнул глаза:
— Ты побывала наверху?
Она кивнула, все так же не отводя глаз от сверкающего голубого треугольника.
— Я повидала там всех: твою мать, твоих детей, твою жену.
Он приблизился к ней сзади, и взгляд его осторожно обежал ее. Но поскольку она все так же не смотрела на него, он поднес вплотную к глазам руку с часами. И тотчас замотал головой:
— Этого не может быть, это неправда, ты фантазируешь, Аня — ты, ты — о чем ты только думаешь? Но послушай, наша история может окончиться много лучше, чем история Луиджи. — И снова его голос попытался звучать непринужденно, звучать заманчиво, и он прошептал: — Пойдем же со мной, Аня, сделай еще несколько шагов, и не только в мыслях, я нашел выход, ты явишься вместе со мной, как… как гувернантка!
Но едва последнее слово соскользнуло с его языка, трудно, но с напускной легкостью, даже легкомыслием, он заметил, что вся ее фигура, точнее, лишь на уровне плеч, начала описывать небольшой круг. Казалось, будто в ближайшее мгновение она рухнет на землю. Он ласково обнял ее и зашептал ей на ухо, что, мол, эта должность у них в доме — не более как маскировка — что он не может расстаться с ней — что никто ничего не проведает об их тайном браке… Да, да, он считает, что связан с ней брачными узами, и все получится, ради их любви стоит идти любым путем, подвергнуться любой опасности, принести любую жертву…
Наконец она шевельнулась, словно погрузясь в мысли, и потому бессознательно сбросила обеими руками обнимавшие ее руки. А потом спросила, искоса глядя в землю прямо перед собой и постепенно сдвигая взгляд через край скальной дороги, в глубину.
— Жертву? А знаешь ли ты, что это такое?
Потом вдруг она посмотрела прямо ему в лицо.
— А теперь приведи сюда свою жену. Мне хотелось бы с ней поговорить.
— Аня, зачем ты так, не надо, Аня! — В голосе его зазвучала мольба. — Ты не можешь предвидеть последствий, это было бы несчастьем для нас всех, несчастьем, которое даже нельзя предвидеть.
И снова она медленно-медленно обратила к нему лицо:
— Так я и думала. Значит, по-другому поступить нельзя. Твоя жена, конечно, обо всем узнает, но сердиться на меня она уже больше не сможет, и ты тоже нет. Пьеро, скажи, пожалуйста — нет, не подходи ко мне, оставайся там, нам больше нельзя прикасаться друг к другу… отойди чуть подальше… и скажи еще раз: Космос, о блаженный бог! Пожалуйста, мне надо идти, да-да, я ухожу, к себе, домой, скажи же еще один-единственный раз, Пьеро, я хочу услышать твой голос, как тогда, ты еще помнишь, скажи, пожалуйста: Космос…
Нарни стоял, растерянно отставив руки, а потом воздев их, словно для молитвы, пот струями бежал по его лбу, а голос словно выгорел на пожаре. И с великими трудом, словно слова цеплялись крючками и не могли покинуть его рот, он пролепетал:
— Космос, о блаженный Бог!
Крик был ему ответом, и лишь когда каменный край пропасти принял обычный вид, он расслышал слово, прозвучавшее в этом крике: «Амелия!» Подобно золотому лассо оно упало из воздуха, это слово, и раскачало скальный выступ, где стояла она, и выступ спружинил и превратился в трамплин. И еще он услышал, как сам выкрикивает это слово, но так, словно в нем кричит другой, новый человек, человек, который любит.
1961
ОЛЕНЬ-УБИЙЦА
Сказать по совести, я вовсе не хотел туда идти. Я заранее мог себе представить, кого там встречу: банкиров, политиков, бизнесменов, военных, ну и несколько журналистов, обязанных порадеть о том, чтобы данное торжество стало достоянием гласности. В ту достопамятную ночь — иными словами, за два месяца до упомянутого торжества — я обговорил с Маурой ситуацию, вернее сказать, обшептал. И мы совместно спланировали небольшую махинацию, которая наверняка сработала бы, не вздумай я по рассеянности надеть не те ботинки, что надо. Я должен был просто-напросто заявиться в Хемхесберг на день раньше, чем положено, а перед виновником торжества сделать вид, будто я перепутал даты. Хадрах клюнул бы на мою спасительную ложь, поскольку с тех пор, как мы с ним знакомы, то есть уже более тридцати лет, я слыву в его глазах неисправимым фантазером. Вдобавок назавтра он едва ли заметит мое отсутствие в рядах торжественной процессии.