Во все время, покуда Хадрах вел свой рассказ, я видел блеск пополуденного солнца на поверхности реки, белые прогулочные пароходики, влекомые на буксире, или подталкивающие друг друга грузовые суденышки и белые, пенные бороды, которые закручивались вокруг корабельных носов. Я усиленно отыскивал всевозможную пищу для глаз, ибо после того, как Хадрах начал свою повесть, не мог смотреть на него из-за крайнего возбуждения. Этот четвероногий убийца мало меня интересовал, в моих жилах не течет охотничья кровь. И однако же я радовался какой-то с каждой минутой все более для меня подозрительной радостью тому, что рука охотника дрогнула и олень спасся за границами его участка. Вне всякого сомнения, это было злорадство. Я даже одобрил в глубине души этот закон о преследовании дичи и осудил закон о выдаче эмигрантов. Поэтому я спросил у него, изгнав из своего голоса всякое подобие выражения:
— Значит, теперь ты хочешь забрать свою добычу?
— Само собой, что ж ему, так и гнить во владениях Сильверберга?
Все еще не отрывая глаз от реки, я почувствовал, что теперь Хадрах переходит на меня:
— Не начинай только как Маура! По-моему, она не то вчера вечером, не то сегодня утром связалась по телефону с каким-то юристом. И перед тем, как мне уезжать, сообщила, что это прямое нарушение закона об охотничьих угодьях. И что господин Сильверберг принесет на меня жалобу, так что поберегись! — Хадрах попытался воспроизвести встревоженный и умоляющий голос Мауры, потом засмеялся и, покачивая головой, продолжал: — Она не могла сказать это всерьез. Если этот Сильверберг подаст на меня в суд, я вполне готов заплатить несколько марок штрафа, козел того стоит, я хочу сказать, его рога, его убийственные пики, ведь все дело в них. А Маура этого, конечно же, не понимает. Но вообще-то я не могу понять, из-за чего она так заводится. Очень даже может быть, как она сообщила мне с загадочной улыбочкой, олень лишь слегка ранен и на будущее перебрался жить в чужие угодья. А представь себе, что она мне сказала, когда я уже садился в машину, прямо в ухо сказала почти шепотом: «Мне страшно, Ганс Вольфганг!» Попробуй тут не осатанеть от злости! Почему страшно!? Чего она боится? Последствий нарушения правил преследования, которым я не последовал!?
И Хадрах, снова успокоившись, поведал мне, что еще позавчера вечером отправил Сильвербергу длинную телеграмму, где обрисовал неудачу, постигшую его при отстреле, и просил адресовать ответ на его охотничий домик. Сам Сильверберг в настоящее время проживает наверху в своем рубленом доме, который поставил в глубине леса сразу после своего возвращения из Америки.
— Так что у Мауры и вообще не было причин тревожиться. Так я ей и сказал. Не сомневаюсь, что за истекшее время Сильверберг опустил ответ в мой почтовый ящик или передал его в устном виде через егеря. Как бы то ни было, у него просто нет другого выхода, он должен уступить мне мою добычу — или по крайней мере рога, — не то он просто окажется вне… навсегда окажется вне…
Голос Хадраха оборвался, он явно не мог сказать, вне чего может оказаться Сильверберг.
— А ты с ним знаком? — спросил я.
Хадрах отрицательно помотал головой и выглянул в окно со своей стороны, словно за окном вполне мог находиться Сильверберг, после чего схватился за диктофон.
— А давно вы соседствуете участками? — Мой голос должен был звучать подчеркнуто безобидно.
Хадрах открыл свой диктофон и, уже колдуя над кнопками:
— Давно, очень даже давно, еще с до войны.
— И ты до сих пор его не видел? — В моем голосе прозвучало недоверие, но Хадрах сохранял спокойствие, словно и не заметив шпильку, содержащуюся в моих словах. Потом он покачал головой, словно ему не совсем было понятно, что же такое происходит с диктофоном. Затем он начал рассказывать о довоенных временах. Он тогда работал в министерстве экономики и, разумеется, не так уж много зарабатывал, чтобы всерьез заниматься охотой. Поэтому они поделили одно угодье на двоих с одним истовым членом партии, с которым через несколько лет после катастрофы произошел несчастный случай, — «перед этим он, к слову сказать, застраховал свою жизнь». Хадрах засмеялся как-то через нос:
— Он был любящий отец семейства, а вообще-то говоря, изрядный негодяй. Поздороваться с евреем-соседом, а то и вовсе пригласить в гости было для него делом совершенно немыслимым. А потом Сильверберг, еще прежде, чем я с ним познакомился, вздумал в один прекрасный день махнуть через большую воду, то есть сделать единственное, что ему оставалось.