— Интересно, чем это было бы?
Хадрах медленно подошел к столу и оперся обеими руками о столешницу. Он плотно стиснул губы, отчего верхняя губа придала его лицу отчасти довольное, отчасти ехидное выражение.
— Это было бы преступлением, — докончил я.
— Ну, тогда признавайся, на эту мысль навела меня твоя оговорка насчет рогоносца: месяца два назад, когда я был в Гонконге, когда Маура хотела уйти от меня, у тебя с ней что-нибудь было? Ты понял, о чем я?
Я стоял, чуть наклонясь над столом. Его взгляд, все более яростный, прижимал меня к стене. Я сел, посмотрел на свои руки и наконец утвердительно кивнул.
— Вот видишь, — услышал я у себя над головой, и его словно подбитый ватой голос звучал со зловещим спокойствием, — так я и думал. Хотя Маура притворялась лучше, чем ты. Что мне прикажете теперь с вами делать? Поднять вас обоих на мои хоть и с опозданием, но недурно отросшие рога? Здесь, — и он схватился за ствол своей винтовки, — я бы сумел это сделать безо всякого. Тебя — сейчас же, завтра утром — ее. А в промежутке я бы еще раз выспался здесь наверху, хорошо выспался, у меня есть отличное снотворное. Но поступи я так, вы бы все заверещали, как они всякий раз верещат от возмущения: убийца! Так что этого я делать не стану. Да и к чему? Узнать! Себя! Друг друга!
Он отвернулся с тихим смешком. Я слышал, как громыхают его шаги по паркету. Он скрылся за столбом, прошел на кухню, я слышал, как он разговаривает с фрау Тейс. Потом он вернулся и проследовал в телефонную кабинку. Не проведя там и полминуты, вышел снова и совершенно спокойным голосом окликнул:
— Фрау Тейс, подите-ка сюда!
Точно таким же голосом он вызвал и шофера.
— Ну так вот, — сказал он тоном холодного приказа, — сейчас я пойду. Месяц, должно быть, скоро выглянет, а вдобавок у меня хороший фонарь. — Он ощупал карман пиджака и кивнул утвердительно. После чего подробно и обстоятельно начал внушать нам, что никто из нас ему на ближайший час не нужен. А если он задержится, можно ужинать, не дожидаясь его. Я встал, протиснулся между скамьей и столом и медленно подошел к нему. Тут Хадрах возвысил голос. — А теперь слушайте, — сказал он, — вся эта история никого из вас не касается. Все вы, стоящие здесь, ничего об этом не знали. Да я и сам еще не знаю, как оно все сложится. А вам было известно лишь то, что я по доброй охотничьей традиции собирался принести оленю последний кусок. И никого из вас я с собой не брал, никого. Потому что при таком деле мне никто и не нужен.
Он повернулся и открыл входную дверь. Я тихо подошел к нему, и мы остановились примерно в полушаге от дома. И тут прямо у нас над головой взволнованно щебетнула ласточка. Хадрах вздрогнул и поднял глаза к красным балкам на выдвинутом вперед фронтоне. «Как темно, да и то сказать — на дворе уже август», — пробормотал он. Я положил руку ему на плечо и прошептал: «Позволь мне идти с тобой, я тревожусь за тебя».
Тут Хадрах отскочил на несколько шагов, словно я угрожал ему, дал ружью соскользнуть с плеча прямо в руки и прохрипел:
— Не подходи ко мне близко! Я не знаю тебя! Я и вообще никого больше не знаю! Вот! А кто не оставит меня в покое, с тем я посчитаюсь, я его просто подстрелю, любого, и можешь спокойно объявить меня сумасшедшим!
— А завтра? — закричал я, словно желая его разбудить. Перед моим взором встала Маура и все гости. И голос у меня отнюдь не свидетельствовал о великой отваге, но я был исполнен решимости. — Ты же видишь, наступает ночь! А нам нужно еще сегодня вечером вернуться домой. Тебе надо выспаться. Да и Маура — она будет с ума сходить от страха и не сможет заснуть, а завтра ты опоздаешь и будешь усталый донельзя.
Хадрах по-прежнему держал ружье наизготовку.
— Завтра? Кто это там толкует про завтра? А может, я намерен поступить, как мой лучший друг, как старательный, таинственный, самоотверженно работающий ночи напролет Малёк? — Хадрах коротко хохотнул и откинул голову. — Да, да, Петер, я поступлю точно как ты — и как мои дети: я просто-напросто не явлюсь на торжество! Тогда Маура будет стоять завтра в десять, когда открывается колбасный рынок, будет, значит, стоять, хорошо будет стоять, хозяйка замка, и будет тосковать по мне, на сей раз вполне искренне, могу тебя заверить, так еще ни одна женщина не тосковала по своему мужу. А когда я не появлюсь, она начнет названивать по телефону — двадцать раз, тридцать раз, сорок раз, сто раз! У нее даже палец заболит от набора цифр, и голос обесцветится от многократного повторения одной и той же лжи. Интересно, какую отговорку она придумает? Может, что юбиляра просто похитили? — Тут он снова закинул ружье за спину и без тени грусти или разочарования сказал: — Это ж надо, какой итог после тридцати лет каторги, почти после двадцати пяти лет брака, после… короче, пока! И повторяю: пусть за мной никто не идет, никто! Исключений я больше не стану делать ни для кого.