* * *
Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!
Он хочет сотый раз увидеть без рубашки
Мою любимую, пощупать все: и ляжки,
И ту, и эту грудь, и спину, и живот.
Так лечит он ее? Совсем наоборот:
Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,
У всей их братии такие же замашки.
Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет!
Ее родители, прошу вас, дорогие, —
Совсем расстроил вас недуг моей Марии! —
Гоните медика, влюбленную свинью!
Неужто не ясна вам вся его затея?
Да ниспошлет господь, чтоб наказать злодея,
Ей исцеление, ему — болезнь мою.
* * *
Как роза ранняя, цветок душистый мая,
В расцвете юности и нежной красоты,
Когда встающий день омыл росой цветы,
Сверкает, небеса румянцем затмевая,
Вся прелестью дыша, вся грация живая,
Благоуханием поит она сады,
Но солнце жжет ее, но дождь сечет листы,
И клонится она, и гибнет, увядая, —
Так ты, красавица, ты, юная, цвела,
Ты небом и землей прославлена была,
Но пресекла твой путь ревнивой Парки злоба.
И я в тоске, в слезах на смертный одр принес
В кувшине — молока, в корзинке — свежих роз,
Чтоб розою живой ты расцвела из гроба.
* * *
Ты плачешь, песнь моя? Таков судьбы запрет:
Кто жив, напрасно ждет похвал толпы надменной.
Пока у черных волн не стал я тенью пленной,
За труд мой не почтит меня бездушный свет.
Но кто-нибудь в веках найдет мой тусклый след
И на Луар придет, как пилигрим смиренный,
И не поверит он пред новой Ипокреной,
Что маленькой страной рожден такой поэт.
Мужайся, песнь моя! Достоинствам живого
Толпа бросает вслед язвительное слово,
Но богом, лишь умрет, становится певец,
Живых нас топчет в грязь завистливая злоба,
Но добродетели, сияющей из гроба,
Сплетают правнуки без зависти венец.
ИЗ “ПОСЛАНИЙ”
ГАСТИНСКОМУ ЛЕСОРУБУ
Послушай, лесоруб, зачем ты лес мой губишь?
Взгляни, безжалостный, ты не деревья рубишь.
Иль ты не видишь? Кровь стекает со ствола,
Кровь нимфы молодой, что под корой жгла.
Когда мы вешаем повинных в краже мелкой
Воров, прельстившихся грошовою безделкой,
То святотатца — нет! Бессильны все слова:
Бить, резать, жечь его, убийцу божества!
О храм пернатых, лес! Твоей погибшей сени
Ни козы легкие, ни гордые олени
Не будут посещать. Прохладною листвой
От солнца ты не дашь защиты в летний зной.
С овчаркой не придет сюда пастух счастливый,
Не бросит бич в траву, не ляжет в тень под ивой,
Чтоб, вырезав ножом свирель из тростника,
Жанетте песнь играть, глядеть на облака.
Ты станешь, лес, немым, утратит эхо голос.
Где, зыблясь медленно, деревьев пышный волос
Бросал живую тень, — раскинутся поля,
Узнает борону и острый плуг земля,
И, тишину забыв, корявый, черный, голый,
Ты отпугнешь дриад и фавнов рой веселый.
Прощай, о старый лес, Зефиров вольных друг!
Тебе доверил я и лиры первый звук,
И первый мой восторг, когда, питомец неба,
Услышал я полет стрелы звенящей Феба
И, Каллиопы жрец, ее восьми сестер
Узнал и полюбил разноголосый хор,
Когда ее рука мне розы в дар сплетала,
Когда меня млеком Эвтерпа здесь питала.
Простите, чащ моих священные главы,
Ковры заветные нетронутой травы,
Цветы, любимые случайным пешеходом.
Теперь среди полей, под знойным небосводом,
Густым шатром ветвей от солнца не укрыт,
Убийцу вашего, усталый, он бранит.
Прощай, отважного венчающий короной,
О дуб Юпитера, гигант темно-зеленый,
Хранивший род людской в былые времена.
Прощай! Ничтожные забыли племена,
Что дедов ты кормил, и черствые их внуки
Кормильца обрекли на гибель и на муки.
О, прав, стократно прав философ и поэт,
Что к смерти иль концу все сущее стремится,
Чтоб форму утерять и в новой возродиться.
Несчастен человек, родившийся на свет!
О, прав, стократно прав философ и поэт,
Что к смерти иль концу все сущее стремится,
Чтоб форму утерять и в новой возродиться.
Где был Темпейский дол, воздвигнется гора,
Заутра ляжет степь, где был вулкан вчера,
И будет злак шуметь на месте волн и пены.
Бессмертно вещество, одни лишь формы тленны.