* * *
Когда б я ни пришел, ты, Пьер, твердишь одно:
Что, видно, я влюблен, что сохну от ученья,
Что книги да любовь — нет худшего мученья:
От них круги в глазах и в голове темно.
Но верь, не в книгах суть, и уж совсем смешно,
Что ты любовные припутал огорченья, —
От службы вся беда, от ней все злоключенья,
Мне над конторкою зачахнуть суждено.
С тобой люблю я, Пьер, беседовать, но если
Ты хочешь, чтобы я не ерзал, сидя в кресле,
Не раздражай меня невежеством своим!
Побрей меня, дружок, завей, а ради скуки
Ты б лучше сплетничал, не трогая науки,
Про папу и про все, о чем толкует Рим.
* * *
Ронсар, я видел Рим — античные громады,
Театра мощный круг, открытый всем ветрам,
Руины там, где был чертог, иль цирк, иль храм,
И древних форумов стояли колоннады,
Дворцы в развалинах, где обитают гады,
Щетинится бурьян и древний тлеет хлам,
И те, что высятся наперекор векам,
Сметающим с земли и племена и грады.
Ну, словом, я видал все то, чем славен Рим,
Чем он и стар и нов, велик, неповторим,
Но я в Италии не видел Маргариты,
Той, кто пленительна и так одарена,
Что совершенствами превысила она
Все, чем столетия и страны знамениты.
* * *
Пока мы тратим жизнь и длится лживый сон,
Которым на крючок надежда нас поймала,
Пока при дяде я, Панжас — у кардинала,
Маньи — там, где велит всесильный Авансон, —
Ты служишь королям, ты счастьем вознесен,
И славу Генриха умножил ты немало
Той славою, Ронсар, что гений твой венчала
За то, что Францию в веках прославил он.
Ты счастлив, друг! А мы среди чужой природы,
На чуждом берегу бесплодно тратим годы,
Вверяя лишь стихам все, что терзает нас.
Так на чужом пруду, пугая всю округу,
Прижавшись крыльями в отчаянье друг к другу”
Три лебедя кричат, что бьет их смертный час.
* * *
Морель, ты слушаешь? Прошу тебя, ответь!
Как быть? Остаться здесь, под гнетом постоянным,
Или во Францию, к родным лесам, к полянам
Бежать немедленно, чуть солнце станет греть?
Остаться — значит жизнь растрачивать и впредь,
Опять за свой же труд себе платить обманом,
Опять расчетом жить, неверным и туманным,
А мы ведь, строя жизнь, должны вперед смотреть.
Так что ж, иль продолжать надеяться на что-то?
Или три года прочь? Три года снять со счета?
Я остаюсь, Морель! Нет, еду! Да иль нет?
Как ехать и притом не ехать ухитриться?
Я годна за уши держу, как говорится,
Ну дай же мне, Морель, какой-нибудь совет!
* * *
Тебе хвалы (Ронсар) слагал я без числа
И сам прославлен был в твоем хвалебном списке.
Без просьб — лишь потому, что мы сердцами близки,
У нас рождается взаимная хвала.
Но зложелатели следят из-за угла,
Завистники на нас шипят, как василиски:
Смотри-ка, Дю Белле с Ронсаром в переписке,
Боками чешутся, как будто два осла.
Но наши похвалы вредить не могут людям,
А где закон (Ронсар), что мы в ответе будем,
Коль хвалишь ты меня, а я тебя хвалю?
Как золотом (Ронсар), торгуют похвалами,
Но, право, похвалы сравню я с векселями,
Которых стоимость равняется нулю.
* * *
Тебе совет, мой друг: послушай старика,
Хоть сам не промах ты и глупость судишь строго,
Как сделать, чтоб стихи — пусть ода, пусть эклоги
Не прогневили тех, чья должность высока.
Попридержи язык, умерь его слегка,
Когда заводишь речь про короля иль бога:
У бога, знаешь сам, усердных стражей много,
А что до королей, у них длинна рука.
Не задевай того, кто хвастает отвагой, —
Его кольнешь пером, а он проколет шпагой.
Захочешь спорить с ним — прикрой ладонью рот.
Кто сам блеснуть бы рад словцом твоим в салонах
Услышав брань глупцов, тобою оскорбленных,
И глазом не моргнув, тебя же осмеет.
* * *
Блажен, кто устоял и низкой лжи в угоду
Высокой истине не шел наперекор,
Не принуждал перо кропать постыдный вздор,
Прислуживаясь к тем, кто делает погоду.
А я таю свой гнев, насилую природу,
Чтоб нестерпимых уз не отягчить позор,
Не смею вырваться душою на простор
И обрести покой иль чувству дать свободу.
Мой каждый шаг стеснен — безропотно молчу.
Мне отравляют жизнь, и все ж я не кричу.
О мука — все терпеть, лишь кулаки сжимая!
Нет боли тягостней, чем скрытая в кости!
Нет мысли пламенней, чем та, что взаперти!
И нет страдания сильней, чем скорбь немая.