* * *
С тех пор как я пресек вещей обычный ход,
Сменив на мутный Тибр жилище родовое,
Три раза начинал движенье круговое
Светильник яркий дня, свершая свой полет.
Но так я рвусь домой, в привычный обиход,
Во Францию (Морель), в Париж, где все родное,
Что для меня здесь год — как вся осада Трои,
И медлит время здесь, вращая небосвод.
Да, медлит и томит, и жизнь мертва, убога,
Убога и мертва, и холод Козерога
Не сократит мой день, и Рак не скрасит ночь.
Мне худо здесь (Морель), и с каждым днем все
Вдали от Франции и от тебя, мой друже,
Все скучно, все претит, и жить уже невмочь.
* * *
Великий Лаэртид был морем отделен
От милой родины, а предо мною кручи
Враждебных Апеннин, хребтом подперших тучи,
Закрывших от меня французский небосклон.
Мой плодороден край, блуждал в бесплодных он,
Суров был труд его, мой нежен труд певучий,
Палладе он служил, а мною правит случай,
Он хитроумен был, я хитрости лишен.
Храня его добро, его родные ждали,
Меня никто не ждет, мой дом хранят едва ли,
Он в гавань наконец привел свою ладью,
А мне во Францию заказаны все тропы,
Он отомстил врагам бесчестье Пенелопы,
А я не в силах мстить врагам за честь мою.
* * *
Кто на ученость бьет, пускай за Гесиодом
Летит мечтой (Паскаль!) на Фебов холм двойной.
Пусть, наготу омыв Кастальского волной,
Считает, что теперь любим он всем народом.
Я страстью не горю к велеречивым одам
И не выстукиваю стих мой озорной.
Над рифмой ногти грызть не стану в час ночной
И силы истощать, плетясь вослед рапсодам.
Что я пишу, Паскаль, должно глупцам на страх
Стихами в прозе быть иль прозою в стихах,
Хотя бы слава мне досталась небольшая.
Но кто лишь слабость рифм нашел в строфах моих,
Быть может, похвалой почтит мой скромный стих,
Когда потрудится, мне тщетно подражая.
* * *
Ты помнишь, Лагеи, я собирался в Рим
И ты мне говорил (мы у тебя сидели):
“Запомни, Дю Белле, каким ты был доселе,
Каким уходишь ты, и воротись таким”.
И вот вернулся я — таким же, не другим.
Лишь то, что волосы немного поседели,
Да чаще хмурю бровь, и дальше стал от цели,
И только мучаюсь, все мучаюсь одним.
Одно грызет меня и гложет сожаленье.
Не думай, я не вор, не грешен в преступленье.
Но сам обрек себя на трехгодичный плен,
Сам обманул себя надеждою напрасной
И растерял себя из жажды перемен,
Когда уехал в Рим из Франции прекрасной.
* * *
Ты хочешь, мой Дилье, войти в придворный круг?
Умей понравиться любимцам именитым.
Средь низших сам держись вельможей, сибаритом,
К монарху приспособь досуг и недосуг.
В беседе дружеской не раскрывайся вдруг
И помни главное: поближе к фаворитам!
Рукою руку мой — и будешь сильным, сытым,
Не брезгай быть слугой у королевских слуг!
Не стой за ближнего, иль прослывешь настырным,
Не вылезай вперед, кажись, где надо, смирным,
Оглохни, онемей, будь слеп к чужой игре.
Не порицай разврат, не будь ему свидетель,
Являй угодливость и плюй на добродетель —
Таков, Дилье, залог успеха при дворе.
* * *
Сэв, как бежал Эней с развалин Илиона —
Из ада в рай земной, — так шел я к тем тропам,
Где после льдистых гор внизу открылись нам
Дома и площади родного мне Лиона,
Где проложила путь гостеприимный Сона,
Чтоб, как Венеция, как Лондон, Амстердам,
Он цвел ремеслами на зависть городам,
Торговлей движимый и мудростью закона.
И удивлялся я, что, как цветам весной,
Там счета не было мелькавшим предо мной
Купцам, печатникам, менялам, шерстобитам,
И был я поражен огромностью мостов,
Когда на их горбы глядел, сойдя с хребтов,
И средь богатых мыз катил в возке открытом.
* * *
Де-Во, как в океан, воды не прибавляя,
Чтоб раствориться в нем, десятки рек спешат,
Так все, чем этот мир, обширный мир богат,
Стекается в Париж, его не затопляя.
Обилием искусств он Греция вторая,
Величием своим он только Риму брат,
Диковин больше в нем, чем в Африке, стократ,
Голконду он затмил, богатства собирая.
Видали многое глаза мои, де-Во,
Уже их удивить не может ничего,
Но, глядя на Париж, дивлюсь ему как чуду.
И тем обиднее, что даже здесь, мой друг,
Запуганный народ, обилье праздных рук,
Распутство, нищета, и грязь, и ложь повсюду.