Аксакова у меня есть три тома[730], и я их очень ценю, читаю и делаю даже gratis[731] из него выписки в «Гражданин», вроде афоризмов мудрых. Если бы Анна Федоровна[732] не имела бы ко мне той физиологической ненависти, которую она имеет, я бы попросил у нее в дар все собрание сочинений и писем. (…)
Публикуется по автографу (ГБЛ).
203. К. А. ГУБАСТОВУ. 5–7 июня 1889 г., Оптина Пустынь
Друг мой, Константин Аркадьевич, за книги благодарю, я получил их давно, не писал же Вам так долго об этом потому, что не к спеху, и были другие занятия. За сборник Гартмана[733] очень Вам благодарен, многое в нем мне нравится, даже и некоторые из суждений его о России. Нордау[734]был у меня и прежде, по-немецки (Кристи из-за границы привез), но по-французски мне, конечно, еще легче и приятнее было перечесть. Вы правы относительно главы «Ложь политическая»; поместить ее, хотя отрывками, и у нас было бы очень полезно. Не знаю, почему никто не догадается. Я теперь не могу этого сделать. Вообще, надо признаться, что 2 книги Вашего выбора гораздо больше удовлетворили меня, чем назначенные мною: Лассаль, Луи Блан и Папарригопуло[735]. Меня уверили, что Лассаль популяризировал идеи тяжелого Карла Маркса, с которым я несколько знаком. Мне хотелось получше познакомиться с «последним словом» социализма (в будущность которого — весьма, впрочем, нелиберальную — нельзя не верить; и Катков сознавался, что верит в нее). Я ожидал встретить легкое, блестящее и доступное изложение, что-то вроде Герцена, и вдруг увидел на первых страницах такую «серьезность», да еще на немецком языке, что испугался, и до сих пор оба тома стоят на полке, разрезанные мальчиком моим, но не читанные. (…)
Если можете, на остальные 11 1/2 гульденов вышлите мне тоже запрещенное у нас сочинение Владимира Соловьева — La Russie et l’Eglise Un iverselle; Paris, Nouvelle Libraire Parisienne[736]; издатель Savine. В достоинствах этой книги — как бы она ни противоречила с известной стороны моим убеждениям — конечно, уж не ошибешься. Можно не разделять мнения автора, что центр Вселенской Церкви должен быть непременно в Римском папстве[737], но надо сознаться, что он самый гениальный из современных нам мыслителей, точно так же, как Лев Толстой (в «Войне и мире», в «Карениной») — самый гениальный из нынешних романистов; Эд. ф. Гартману — далеко до него, во-первых, потому, что диалектика Соловьева гораздо увлекательнее и яснее, чем у него (его «История теократии библейской»— верх блеска и ума!), а во-вторых, практический выход в жизнь у них обоих — как небо от земли. У Гартмана — буржуазный мелкий стоицизм, весьма и без того распространенный на трудовом Западе, и в будущем все большее и большее уравнение, однообразная и безвыходная зависимость лиц от общества, старческое торжество печального сознания над бессознательным, то есть над всеми чувствами и страстями (хорошими и порочными — все равно), и, наконец, по достижении доступного на земле совершенства в этом сознании и познании и себя, и мира — тоска, бесцветность и всеобщая жажда смерти от скуки[738]. Ведь — иногда и теперь — нечто подобное проглядывает, когда есть и неравенство, и войны, и азиатские «варвары», и много еще простых и диких людей. (…)
Вообразите себе человека живого, молодого еще и полного силы, какие еще есть теперь, слава Богу, — вообразите, что он стал искренно и твердо на точку зрения Гартмана… Он только что вступает в жизнь и хочет действовать — что же ему делать? Что? Когда Гартман не дает ему даже того утешения, которое доставляют своим последователям вожди и учители социальной революции; эти последние говорят: «жертвуй собой, иди на смерть; ты служишь постепенному водворению полного равенства и рая на земле». Ученик Гартмана (понявший хорошо сущность его учения) должен сказать себе: «Не все ли равно? Стоит ли чем-нибудь жертвовать для будущего человечества, когда сам Гартман очень ясно доказывает, что оно (человечество) тогда только поймет вполне весь безвыходный ужас своего положения, когда прогресс принесет уже все доступные ему плоды, ибо прогресс ведет к тому, чтобы каждый человек наименее зависел от природы (от сильного физического труда, от болезней, от голода, от непогоды и урожаев) и как можно больше от общества (от эгалитарного деспотизма всех над каждым)». И тогда станет ясно, что корень страданий не вовне, а в нас самих. Люди обеспеченные и не обуреваемые при этом страстями нестерпимо скучают. Значит, на практике жизни, человеку, последовательно исходящему из Гартмана, остается жить без идеи, а только по личным наклонностям, вкусам и выгодам. Можно и так, можно и этак. Ибо религии с их загробной жизнью — детство и вздор. Благоденствия земного никогда не будет, а разнообразного и пышного развития тоже теперь уже ожидать трудно — все идет к одному знаменателю!
730
Аксакова у меня есть три тома… — Имеется в виду собрание сочинений И. С. Аксакова в семи томах (1886–1887).
732
Анна Федоровна — вдова И. С. Аксакова, дочь поэта Ф. И. Тютчева А. Ф. Аксакова (1829–1889). Воспитывалась за границей. Жила при дворе, где была воспитательницей детей Александра II, вел. кн. Марин и вел. кн. Сергея. «Она была женщина очень умная и образованная, с благородным пылом, но раздражительного характера (…). Проживши весь век при дворе, она плохо говорила по-русски, и с нею надобно было вести беседу на французском языке, тогда как с ним (И. С. Аксаковым. — Д.С.), наоборот, неловко было говорить по-французски. Они расходились и в мнениях: «Что мне делать? — говорила она иногда с отчаянием. — Я терпеть не могу славян и ненавижу самодержавие, а он восхваляет и то и другое». Одно, в чем они вполне сходились, это — глубокое благочестие, соединенное с искренней привязанностью к православной церкви» (Чичерин Б. Н. Воспоминания: Москва сороковых годов. М., 1929. С. 242–243).
733
Эдуард фон Гартман (1824–1906) — немецкий философ-метафизик. Развивал идеи А. Шопенгауера, доведя их до крайних пессимистических выводов.
734
Макс Нордау (1849–1923) — немецкий писатель, автор популярных философско-политических сочинений.
735
Константин Папарригопуло (1815–1891) — греческий историк, автор монументального труда «История эллинистической цивилизации» (1867), в которой доказывает, что, вопреки распространенному мнению, Византия не была инертным и застойным государством.
736
La Russie et VEglise Universelle. Paris, 1889.—«Россия и вселенская церковь», богословский трактат Вл. С. Соловьева, написанный по-французски и изданный в Париже. «Книгу мою французскую не одобряют с двух сторон: либералы за клерикализм, а клерикалы за либерализм» (Вл. С. Соловьев: Письма. Т. 1–3 СПб. Т. 1. 1908. С. 179). Славянофил А. А. Киреев писал С. А. Петровскому: теперь он перешел окончательно во враждебный лагерь и нисколько не гнушается союзом с разной дрянью, лишь бы эта дрянь относилась враждебно к православию и России. Он озлобленный фанатический папист» (Письмо от 24–26 декабря 1889. Автограф. ГБЛ, Петр., I, 64). Впоследствии Н. А. Бердяев так оценивал эту книгу Соловьева: «В книге этой, замечательной по проникающему ее вселенскому духу, неприятно поражает обилие схоластики (…). Решительно нужно сказать, что в мучительной проблеме взаимоотношения православного Востока и католического Запада Соловьев слишком упирал на сторону политическую и преследовал цели слишком публицистические. В книге, написанной на французском языке и предназначенной для западного мира, Соловьев не сумел показать этому миру святыни православного Востока, с которой только и может быть связана мировая миссия России» (Сборник первый. О Владимире Соловьеве. М., 1911. С. 112, 116, 117).
737
И что оригинальности у нас никакой решительно не может быть и не будет. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)