Дед хмыкнул:
— Какие же там дела-то могут быть? Никаких делов.
— Значит, только природой любуется?
Дед хихикнул, потупил глаза.
— За воробьями гоняется иногда, — смущенно улыбаясь, признался он.
Тут и капитан хихикнул, сообразив, что не такие уж мы горемыки, если наши шалые головы гоняются еще за воробьями.
— Пора в путь, — строго сказал я. — Дальше, на Илистое озеро. Как, дед, доплывем мы по макарке?
— По макарке не доплыть. Я ее всю заколами перегородил. Плыть надо по Кондратке. А Кондратка вон там, за полем. Лодку недолго перетащить.
Хлюпая по болоту, мы с капитаном добрались до закола, взгромоздили на плечи «Одуванчик», вынесли его к трем соснам. Пока мы собирались, дед Аверя сидел, прислонившись спиной к дереву, и подремывал.
— До свиданья, — сказал я деду. — Спасибо тебе.
— Не за что, — усмехнулся дед. — А вы знаете что? Оставайтесь у меня, а? Пойдем сейчас в деревню, я вас молочком отпою.
— Нам надо дальше плыть.
— Ну, воля ваша, — вздохнул дед. — А как лес проплывете, сразу увидите деревню. Это и есть Коровиха. Там живет мой кум — Кузя. У него и молочком отопьетесь.
— У кума-то Кузи ничего не летает? — осторожно спросил капитан.
— Куда там, — засмеялся дед Аверя. — У него хозяйство. Куры, овцы, корова. Куда ему летать.
Мы надели рюкзаки, подняли на плечи «Одуванчик». Нос лодки лег на плечо капитана, на мое — корма. Неторопливо пошли мы через поле к недалекому лесу. «Одуванчик» раскачивался в такт нашим шагам, скрипели его стрингера и шпангоуты.
— Поклон куму не забудьте! — крикнул вдогонку дед Аверя.
Кондратка и вправду оказалась сразу за полем. Пошире макарки, текла она, прижимаясь боком к старым дремучим елкам. А другой ее берег тонул в луговых цветах. Синие и хрустальные стрекозы летали над Кондраткой.
Мы опустили лодку на воду, и, пока капитан укладывал вещи поудобнее, я оглянулся.
Недолго, кажется, мы шли через поле, а как уже далеко-далеко остались три сосны и маленькая фигурка под ними, взмахивающая на прощанье рукой.
Горемыки мы все-таки, горемыки! Горемыки оттого, что расстаемся друг с другом.
— Подожди минуту, — сказал я капитану и побежал через поле обратно.
Дед Аверя стоял под соснами, грустно опустив летающую свою голову. Мы обнялись на прощанье, и я отдал ему пачку хорошего индийского чаю, того, что называется черный, байховый.
Глава 39
И течение в Кондратке оказалось куда быстрей.
По макарке медленно влеклись мы, а тут подхватила лодку резвая волна, полетел «Одуванчик» весело и быстро. Капитан вовсе не брал весла, а я чуть загребал и притормаживал, опасаясь коряг и подводных камней.
Но не было в речке Кондратке коряг, вода здесь была синяя и молодая. В ней вспыхивали ослепительные диски — солнечные блики, голавлиные бока.
И птиц было много, и все больше куликов. Они бежали перед нами по берегам, взмахивали белыми хвостами, взлетали с криком.
— Кулики взлетают! — радостно сообщал капитан и добавить к этому сообщению больше ничего не мог.
Развеселила нас Кондратка-речка, отвлекла от горемычной нашей судьбы.
— Кулики взлетают! Кулики! — вскрикивал капитан. — Это не Голова Летающая, а — кулики!
— Летающая Голова куликам не помеха, — заметил я. — Пускай летают и те, и другие.
— Чепуха это, — сказал капитан. — Пускай кулики летают, а голова человеческая на плечах сидит.
В душе-то своей я был согласен с капитаном. Я всегда восхищался полетом куликов. На первый взгляд, вроде и нет у них особого полета, а только взлет с пробежкой по песочку и крик: кууууу-лик! Но есть он, есть полет, который быстро уходит из глаз и еще быстрей из памяти. И с этим бессмертным полетом нечего рядом болтаться человеческой голове.
— И вообще я не верю, что у деда голова летает, — сказал неожиданно капитан.
— Погоди, но мы ведь сами только что видели. Летала, еще и чесночку просила.
— Обман это, — сказал капитан. — Чикнул в пупок — и голова полетела. Чушь! Голова наша и с телом-то вместе летать не может. И это хорошо, даже замечательно.
— Чего ж в этом хорошего?
— Телу человеческому летать не нужно, — твердо сказал капитан. — Самое лучшее в человеке — это голова. А тело — чепуха, подпорка и ящик для питания головы. Взять, к примеру, живот — это ведь ужас! Нет, я вовсе не хочу, чтоб мой живот летал. А вот голова — хорошо бы, да не дал Бог.
— А что ты к животу привязался? — сказал я. — Чего он тебе сделал? Пускай и он полетает немного.