— Как далеко в будущее тянутся Колодцы Времени? — спросил вдруг Купер.
— Неужели ты ещё не проходил этого?
— Я почти ничего не знаю о капсулах.
Харлан пожал плечами:
— Вечности нет конца. Колодцы тянутся беспредельно.
— А вам случалось бывать далеко-далеко в будущем?
— Дальше нашего Сектора — ни разу. Вот доктор Твиссел — так тот был даже в 50 000-м.
— Разрази меня Время! — прошептал Купер.
— Это ещё пустяки. Некоторые Вечные бывали даже за 150 000-м.
— Ну и что там?
— А ничего, — угрюмо ответил Харлан, — полно всяких тварей, но разумных существ нет. Человечество исчезло.
— Вымерло? Уничтожено?
— Не думаю, чтобы кто-нибудь мог ответить на этот вопрос.
— А разве никак нельзя изменить это?
— Видишь ли, начиная с 70 000-го и дальше… — начал было Харлан и осекся. — Послушай, Время нас побери, давай лучше поговорим о чём-нибудь другом.
Существовала тема, к которой Вечные относились чуть ли не с суеверным страхом. По молчаливому соглашению они избегали разговоров о «Скрытых Столетиях» (так назывался период Времени между 70 000-м и 150 000-м). Своими скудными познаниями Харлан был обязан лишь тесному сотрудничеству с Твисселом. Наверняка известно было только то, что ни в одном из тысяч этих Столетий Вечные не могли проникнуть во Время. Двери между Вечностью и Временем были непроницаемы. Почему? Этого не знал никто.
Твиссел как-то заявил с усмешкой:
— Когда-нибудь мы и до них доберёмся. А пока нам вполне хватает хлопот с семьюдесятью тысячами Столетий.
Однако этот довод показался Харлану малоубедительным.
Из разрозненных замечаний Твиссела Харлан заключил, что делались попытки изменить Реальность в Столетиях, непосредственно предшествовавших 70000-му, но без должных Наблюдений в последующих веках трудно было рассчитывать на успех.
— А что произошло с Вечностью после 150 000-го?
Харлан вздохнул. Купер, очевидно, не собирался менять тему разговора.
— Ничего не произошло, — ответил он, — Секторы имеются в каждом Столетии, но после 70 000-го в них никто не живёт. Секторы тянутся на миллионы лет, пока не исчезнет всякая жизнь на Земле, и после этого, пока Солнце не вспыхнет, как Новая, и даже после этого. Вечности нет конца. Потому-то её и называют Вечностью.
— Разве наше Солнце стало Новой?
— Разумеется. Иначе не было бы Вечности. Солнце, превратившись в Новую, стало нашим источником энергии. Ты себе даже не представляешь, сколько энергии требуется для создания Темпорального поля. Поле, созданное Маллансоном, имело протяженность всего две секунды от одного конца до другого и было так мало, что едва вмещало спичечную головку, но для него потребовалась вся энергия атомной электростанции за целый день. Почти сто лет ушло на то, чтобы протянуть тоненькое, как волосок, Поле достаточно далеко в будущее и начать черпать лучистую энергию вспышки Солнца. Лишь после этого удалось создать Поле настолько больших размеров, что в нём смог поместиться человек.
— Как всё это интересно! — вздохнул Купер. — А меня всё ещё пичкают на уроках уравнениями полей и Темпоральной механикой. Вот если бы я жил во времена Маллансона…
— Ты бы ничего тогда не узнал. Маллансон жил в 24-м, а Вечность была создана только в конце 27-го. Сам понимаешь, что открыть Темпоральное поле и создать Вечность — далеко не одно и то же. В 24-м не имели ни малейшего понятия о значении открытия Маллансона.
— Выходит, что он опередил своё Время?
— На сотни лет. Он не только открыл Поле, но и предсказал почти все характерные черты Вечности, кроме разве Изменений Реальности. Он сделал это довольно точно, и… кажется, мы приехали.
Они вышли из капсулы.
Никогда прежде Харлан не видел Старшего Вычислителя Твиссела в таком гневе. О Твисселе поговаривали, что он не способен ни на какие проявления чувств; его называли бездушным, зажившимся в Вечности стариком и сплетничали, что он давно уже забыл номер своего родного Столетия. Ходили слухи, что сердце его атрофировалось в ранней молодости и что он заменил его маленьким ручным анализатором, вроде того, который он всегда носил с собой в кармане брюк.
Твиссел никогда не пытался опровергнуть эти слухи. Многие были убеждены, что он и сам в них верит.
Поэтому, согнувшись под обрушившейся на него лавиной гневных упреков, Харлан всё же каким-то уголком мозга успел удивиться, что Твиссел способен так бурно проявлять свои чувства. Он даже подумал, не пожалеет ли позднее Вычислитель, что механическое сердце предало его, оказавшись на поверку жалким органом из мышц и клапанов, которому не чужды никакие человеческие страсти.