— Ты, когда падала, о какой-то угол головой ударилась. Да так, ничего страшного.
Она кивнула, выпростала руку из-под одеяла и легонько дотронулась до ранки на лбу.
— Обсудили мы с Джеем, что с тобой делать. В конце концов решили, что я отвезу тебя домой на машине. Залезли к тебе в сумку, нашли бумажник, связку ключей и открытку на твое имя. Я расплатился за тебя деньгами из бумажника и отвез по адресу на открытке. Открыл дверь твоим ключом и уложил тебя в постель. Вот и все. Счет в бумажнике.
Она глубоко вздохнула.
— А почему ты остался?
— ?
— Почему не исчез сразу, как меня уложил?
— У меня один приятель умер от острого алкогольного отравления. Заглотнул виски, попрощался, бодренько пошел домой, почистил зубы, надел пижаму и заснул. А утром был уже холодный. Похороны ему закатили роскошные.
— И из-за этого ты остался сидеть со мной всю ночь?
— Вообще-то я собирался уйти часа в четыре. Но уснул. Утром проснулся и опять хотел уйти. Но не ушел.
— Почему?
— Ну, я подумал: надо же тебе рассказать, как дело было.
— С ума сойти, какое благородство!
Я вобрал голову в плечи, чтобы желчь, которой она старательно напитала эти слова, пролетела мимо. После чего уставился на облака.
— Я вчера… что-нибудь говорила?
— Немножко.
— О чем?
— Да о разном… Я не помню. Ничего серьезного.
Она закрыла глаза и прочистила горло.
— А открытка?
— Лежит в сумке.
— Ты ее читал?
— Вот еще!
— Точно не читал?
— Да зачем мне ее читать?
Я произнес это с раздражением. Что-то в ее словах меня задевало. Впрочем, если это отбросить, то надо признать, что она будила во мне какие-то старые воспоминания. Если бы нас свела более естественная ситуация, мы, наверное, смогли бы неплохо провести время. Так мне казалось. Однако, какую ситуацию считать естественной? Вообразить ее у меня не получалось.
— Времени сколько?
С известным облегчением я встал, взглянул на часы, лежавшие на столе, потом налил стакан воды и вернулся.
— Девять.
Она бессильно кивнула, села, прислонившись к стене, и разом осушила стакан.
— Я вчера много выпила?
— Прилично. Я бы умер на твоем месте.
— A я и умираю.
Она закурила, выпустила дым вместе со вздохом и неожиданно выбросила спичку в открытое окно, к заливу.
— Одежду принеси.
— Какую?
Не вынимая сигареты изо рта, она закрыла глаза.
— Все равно. Только ничего не спрашивай, умоляю.
Я открыл дверцу шкафа, немного порылся, выбрал голубое платье без рукавов и подал ей. Оставаясь без белья, она надела платье через голову, сама застегнула молнию на спине и еще раз вздохнула.
— Мне пора.
— Куда?
— Да на работу…
Она сказала это, как сплюнула. Потом, пошатываясь, встала. Я продолжал сидеть на краю кровати и бессмысленно смотрел, как она умывается и причесывается. Комната была прибрана, но лишь до известного предела, выше которого наступало равнодушие — оно разливалось в воздухе и давило мне на нервы. Площадь в шесть татами[2] была вся заставлена стандартной дешевенькой мебелью. Оставшегося пространства хватило бы на одного лежачего — и в этом пространстве она стояла, расчесывая волосы.
— А что за работа?
— Тебя не касается.
В общем-то, конечно…
Я молча докуривал сигарету. Стоя спиной ко мне, она гляделась в зеркало и растирала кончиками пальцев черноту под глазами.
— Времени сколько? — снова спросила она.
— Десять минут.
— Уже опаздываю. Давай-ка ты тоже одевайся и иди домой. — Она сбрызнула одеколоном подмышки. — У тебя ведь есть дом?
— Есть, — буркнул я и натянул майку. Продолжая сидеть на кровати, еще раз бросил взгляд в окно. — Тебе куда ехать?
— В сторону порта. А что?
— Я тебя подброшу. Чтоб не опоздала.
Не выпуская щетки из руки, она уставилась на меня и, казалось, вот-вот расплачется.
Если она поплачет, — думал я, — то ей обязательно полегчает. Но она так и не заплакала.
— Слушай, что я тебе скажу, — сказала она. — Конечно, я перебрала и была пьяная. То есть, какая бы дрянь со мной ни приключилась, отвечаю я сама. Сказав это, она деловито похлопала рукояткой щетки по ладони. Я молча ждал, что она скажет дальше.
— Так или не так?
— Ну, так…
— Но спать с девушкой, когда она лишилась сознания — низость!
— Так я же ничего не делал…
Она чуть помолчала, как бы сдерживая свое кипение.
— Хорошо, а почему я тогда была голая?
2