Замок был старинный, со звоном и с секретными пружинами, и было смешно видеть, как вор запирает такой замок.
Теперь Конон шел впереди, а Пирогов сзади, как конвойный при арестанте. Он вел его к себе в кабинет, чтобы там допросить как следует. Кабинет был при кафедре госпитальной хирургии, тихий большой кабинет, в который никто не входил. Тут можно было спокойно поговорить с Кононом, но Пирогов упустил из виду одно обстоятельство — то, что время раннее и сторожей еще не найти — все они спят по своим таинственным каморкам.
Поискав без всякого успеха ключ, он вновь вышел со своим арестантом во двор и, приказав ему сесть на кучу чурбаков, приступил к допросу. Все это ему уже порядком надоело, но раз начал, то уж следовало и кончить — допросить и разобраться в темных Кононовых делишках.
Конон же внезапно обнаглел и сказал, что обмен гробов он произвел действительно, но что обмен этот послужил только лишь к пользе госпитальной, потому что нынче гробов не хватает, и приходится порой хоронить покойников вовсе без гробов, а так все будут с гробами, разве что эти, смененные, маленько похуже.
— Перекрестись, — молвил Пирогов.
— Конон размашисто и истово перекрестился.
— Забожись, — велел Пирогов.
Конон начал длинно божиться, но Пирогов прервал его.
— Теперь я вижу, каков ты есть человек, — промолвил он.
Больше здесь на чурбаках разговаривать было невозможно. Академия просыпалась. Двое казеннокоштных студентов уже остановились поодаль, наблюдая за своим профессором. Прошли солдаты караульной роты с инвалидом-прапорщиком. Проковылял на своей деревяшке пьяница подлекарь и, завидев Пирогова в столь неурочный час, выпучил глаза.
— Пойдем, — опять приказал Пирогов и повел Конона в черную анатомию.
Чем ближе подходили они к подвалу, тем чаще оглядывался Конон на Пирогова. С недоумением заметил Пирогов, что цыганское Кононове лицо совсем вдруг позеленело.
Вошли в анатомию. Пирогов толкнул дверь своего кабинета, — она была заперта. Он кликнул сторожа. Никто не отозвался. Здесь было полутемно и сыро. Вони он не замечал — привык к ней.
— Ефимыч! — во второй раз крикнул Пирогов.
Никакого ответа.
Тогда он зажег спичку и отворил незапертую дверь в саму анатомию. Конон все еще стоял в сенях. При мигающем свете спички Пирогов разыскал на одном из трупов оставленную здесь с вечера сальную свечку, зажег ее и пристроил в подсвечник возле Тишки, как называли студенты наполовину отпрепарированного покойника, с осени прибывшего в анатомию.
— Иди сюда, — приказал Пирогов Конону, но тот не шел и молчал.
Ставни в полуподвале запирались по настоянию Шлегеля, который говорил, что вид изрезанных покойников в черной пироговской даже его выбивает из колеи, и потому тут и днем было совсем темно. От Тишкиной свечки Пирогов зажег еще одну, припрятанную студентами возле другого трупа, и теперь черная осветилась во всем своем безобразии. Конон все не шел.
— Да какого же ты черта! — осердившись, крикнул Пирогов. — Долго я тебя буду ждать?…
— Ваше превосходительство, — донеслось из сеней, — отец-благодетель…
Привыкнув к своей анатомии, Пирогов опять не понял, чего боится Конон, и отнес его страх к тому, что он, видно, ждет побоев в этой темной комнате.
Не буду я тебя колотить, — с раздражением и брезгливостью в голосе сказал он, — иди, негодяй, сюда…
Конон робко вошел, и смутная тень его шевельнулась в дверях анатомии. Пирогов велел ему подойти ближе.
— Увольте, — послышался сиплый ответ.
Сальные свечи наконец разгорелись. Теперь Пирогов отчетливо видел Конона, с ужасом поглядывающего по сторонам — на столы с трупами, на отпрепарированные части тел, лежащие в бадьях и ушатах, на Тишку, на Гордея Гордеевича и на прочих. Все существо Конона выражало ужас, да такой, которого, пожалуй, Пирогов в жизни не видел: втянутая в плечи голова, сжатые зубы, трясущиеся руки — все вместе представляло собою зрелище столь страшное и отвратительное, что Пирогову захотелось плюнуть. Теперь он понимал, чем можно в весьма короткий срок выпытать из Конона всю правду.
— Ты зачем у них гробы украл? — спросил он и сделал широкий жест, как бы приглашая Конона взглянуть на тех, у кого он украл гробы.
Но Конон приглашения не принял, а только еще сильнее втянул голову в плечи и весь съежился, чтобы занимать как можно меньше места.
«Сейчас все скажет, — между тем думал Пирогов, — это для него пострашнее дыбы или колеса».
— Кто тебя научил мертвецов обкрадывать? — спросил он. — Говори!