Крыков вздохнул.
— Воевода одним только делом и занят — сам знаешь — корабль строит. Пойдем расскажем. А коли справедливости не отыщем, то мало ли где люди живут. Сторона наша не бедная, есть и Печора, есть и Кемь, и Лопь. По Кеми люди живут, лососей ловят соловецким монахам. По Выгу да по Сороке живут, по Вирме, да по Суме, по Умбе и Варзуге. Солеварни монастырские еще есть, мельницы пильные, в Кандалакшу уйти можно, на Терский, на Зимний берега…
— За какие же грехи мне уходить-то?
— И почище нас, да слезой умываются! — невесело ответил Афанасий Петрович.
Воевода Апраксин — молодой, но уже полнеющий человек, и свитский, тот самый, что давеча принял хлеб из рук царя, — небольшого роста, бледнолицый, синеглазый, в коротком воинского покроя кафтане — стояли на взгорье, чему-то смеялись с другими свитскими.
— Подойдем? — спросил Крыков.
Рябов кивнул. Когда были совсем близко, Апраксин посмотрел на них немигающими строгими глазами.
— К вашей милости, князь-воевода! — учтиво молвил Афанасий Петрович.
Свитские обернулись, перестали смеяться. Апраксин спросил:
— Поручик Крыков?
— Крыков, князь-воевода.
— Нынче мне тебя показал полковник Снивин, пожаловался…
Афанасий Петрович стоял спокойно, смотрел в глаза воеводе.
— Ты и есть тот офицер, что фальшивые деньги, не серебряные, открыл на корабле иноземном?
— Я, князь-воевода.
Иевлев и Апраксин быстро переглянулись.
— За непрестанной занятостью корабельными делами, я во-время не выразил тебе свою признательность, — заговорил воевода. — Ты, господин поручик, поступил достойно, и, несмотря на жалобу полковника Снивина, который заблуждается и не ведает истину, я нынче имею честь выразить похвалу мужественному твоему поступку. В сем случае ты, сударь, проявил изряднейшее фермите, и я весьма рад тому, что имею в воеводстве своем такого офицера…
Что такое «фермите» Крыков, как и многие другие свитские, не понял, но что воевода доволен им — понял сразу и повеселел. Тут же рассказал он всю историю кормщика и все обиды, причиненные ему в последнее время. Афанасий Петрович говорил быстро, с трудом сдерживая волнение. Воевода и другие свитские слушали с интересом, поглядывали на Рябова с участием, спрашивали, если что не понимали.
— Сей кормщик мог и до меня добраться, — сказал Апраксин. — Не велик труд со мною побеседовать. Днюю и ночую я на верфях — либо на Вавчуге, либо в Соломбале…
— До бога высоко, до царя далеко! — ответил Рябов. — Покуда до тебя, князь, дойдешь, многим поклониться надобно, а кланяться мы, беломорцы, плохо обучены. Спина у нас непоклонна…
— Гордые, я чаю? — с легкой быстрой усмешкой спросил Апраксин.
— Место свое знаем! — жестко ответил кормщик. — Артамоны едят лимоны, а мы, молодцы, едим огурцы.
Воевода помолчал, потом произнес спокойно:
— Так от бога повелось испокон веков.
— Ой ли?
— А ты как мыслишь?
Рябов молчал, улыбающимися глазами смотрел на Апраксина.
— Что не говоришь?
— С мыслей пошлин не берут! — не торопясь, сказал Рябов. — Помолчать способнее…
— Памятуя указ его величества государя, — быстро перебил кормщика Крыков, — почел я долгом своим представить пред очи ваши сего знаменитого по Беломорью кормщика, дабы великий шхипер мог убедиться, сколь славные морского дела старатели из наших поморских жителей могут к его царской службе представлены быть…
Синеглазый кивнул — ладно-де, чего тут не понимать. И спросил деловито:
— Любой корабль, кормщик, поведешь?
— Дело нехитрое. Привычку надо иметь.
— И бури не испугаешься?
— Зачем не испугаюсь? Кто на море не бывал — тот страха не видал, как у нас говорят. Нет такого человека, господин, чтобы не испугался. Блюсти только себя надобно, слово помнить…
— Какое еще такое слово?
— Ну вот, к примеру, старшой я на лодье али во всей ватаге. Значит, и слово мною дадено людям, на берегу оставшимся, живу не быть, коли по вине моей другие рыбари погубятся. Так у нас повелось у Архангельского города, у корабельного пристанища, у лодейного прибежища. Клятва, вроде бы. Слово дадено, как пуля стреляна…
Он прямо посмотрел в синие внимательные глаза стольника, так открыто посмотрел, что Иевлев с радостью повторил поговорку:
— Слово дадено, как пуля стреляна.
— Так повелось, господин.
— Значит, пойдешь в корабельщики к государю?
— Пойти можно.