— Да, да, хорошо, Элис! — сказал он, гладя её по лбу. — А всё-таки попробуй-ка снова заснуть и не думай о снах!
Этой ночью в крошечной комнате на опушке первобытного леса, в ту пору, когда леопард визжал перед дверью, а из-за холма доносился глухой рёв льва, — у четы Клейтон родился маленький сын.
Леди Грейсток так и не оправилась от потрясения, вызванного нападением большой обезьяны. Она жила ещё год после того, как родился ребёнок, но уже ни разу не выходила из хижины и не сознавала, что она не в Англии.
Иногда она задавала Клейтону вопросы относительно страшных ночных шумов, спрашивала, почему нет прислуги, и куда девались все знакомые. Говорила о странной обстановке своей комнаты. Но хотя Клейтон и не пытался скрывать от неё правды, она не могла понять его слов.
В других отношениях она была, впрочем, совершенно нормальна. А радость и счастье, доставляемые ей её маленьким сыном, и постоянное внимание и попечение о ней её мужа сделали этот год для неё очень счастливым — самым счастливым в её молодой жизни.
Клейтон хорошо понимал, что если бы она владела вполне своими умственными способностями, то этот год был бы для неё непрестанным мучительным чередованием тревог и волнений. Поэтому, хотя он и горько страдал, видя её в таком состоянии, но временами был почти рад тому, что она не может сознавать настоящего положения вещей.
Он давно уже отказался от всякой надежды на спасение. Спасти их могла лишь какая-нибудь случайность. Все с тем же рвением трудился он над усовершенствованием внутренности хижины. Шкуры львов и пантер устилали пол; стены были украшены полками и шкафчиками. Прекрасные цветы тропинкой распускались в причудливых вазах, сделанных его руками из глины. Занавеси из трав и бамбука закрывали окна и — что было труднее всего при том скудном подборе инструментов, которыми он располагал, — ему удалось гладко обстругать доски для обшивки стен, потолка и пола.
То, что он оказался способен своими руками исполнить такую непривычную для него работу, служило ему постоянным источником радостного удивления. Он любил свою работу; ведь он исполнял её для жены и для крошки, который был отрадой им обоим, хотя и увеличивал в сотни раз ответственность и ужас его положения.
В этом году на Клейтона несколько раз нападали большие обезьяны. Эти страшные человекоподобные бродили теперь, по-видимому, в большом числе по окрестностям. Но так как Клейтон никогда уже не выходил без ружья и револьверов, он не очень боялся этих огромных зверей.
Он укрепил решётки окон и приделал к двери деревянный замок. Когда он уходил на охоту за дичью, или собирал плоды для поддержания запасов питания, он уже не боялся вторжения зверей в маленькую хижину.
Первое время он убивал дичь прямо из окон хижины, не выходя из дома, но под конец животные стали бояться и избегать странного логовища, из которого вылетал ужасающий гром его ружья.
В свободное время Клейтон часто читал вслух жене книги, взятые им с собой из Англии. В их числе было много детских книг с картинками и азбуки. Они рассчитывали при отъезде, что, прежде чем они смогут вернуться в Англию, их ребёнок успеет достаточно подрасти для такого чтения.
В свободные часы Клейтон иногда писал свой дневник, — по своей привычке всегда по-французски. Он заносил в дневник все подробности их странной жизни; эту тетрадь держал он запертой в маленькой металлической шкатулке.
Ровно через год после рождения маленького сына, леди Элис тихо скончалась. Её смерть была до того спокойной, что прошло несколько часов прежде, чем Клейтон понял, что жена его действительно умерла.
Ужас его положения не сразу проник в его сознание. Он, по-видимому, не вполне оценил значение этой утраты и страшную ответственность, связанную с заботами о маленьком грудном ребёнке, выпавшую на его долю.
Последняя запись в его дневнике была сделана утром сразу после смерти жены; в ней он сообщает печальные подробности случившегося… Сообщает деловым тоном, в котором сквозит страшная усталость, апатия и безнадежность, и который ещё усиливает трагический смысл написанного.
— Мой маленький сын плачет, требуя пищи. О, Элис, Элис, что мне делать?
Когда Джон Клейтон написал эти слова — последние, которые ему было суждено написать, — он устало опустил голову на руки и склонился над столом, сделанным им для той, которая лежала теперь неподвижная и холодная в постели около него.
Долгое время ни один звук не нарушал мёртвой тишины джунглей, кроме жалобного плача ребёнка.