Постепенно письма Ким становились все спокойнее, превратившись в ежемесячный отчет о жизни семьи — как будто они стали для нее чем-то вроде дневника, где она постоянно задавала себе вопрос, правильно ли воспитывает детей — слишком строго, слишком требовательно, слишком снисходительно. Если ее решения могли привести не к тому результату или имели не те мотивы, она тут же задумывалась, не следовало ли ей поступить иначе. И это тоже была та самая женщина, которую он знал, любил и всегда поддерживал.
Как она смогла держаться без него? Наверное, вспоминала их давние разговоры или воображала новые, то и дело вставляя в письма его реплики: «Я знаю, ты бы сказал, что я поступила правильно… что у меня не было выбора… конечно, ты бы сказал… ты всегда мне говорил… я до сих пор поступаю по-прежнему…»
Так вдова говорила бы о своем умершем муже.
«Но вдовы могут и дальше любить своих мужей, — подумал он. — Все-таки она меня простила».
Наконец в письме, написанном относительно недавно — на прошлой неделе или полгода назад, — она сказала об этом прямо: «Надеюсь, ты простил меня за то, что я так на тебя злилась после развода. Знаю, у тебя не было иного выбора, кроме как уйти, и ты пытался милосердно оборвать все связи, чтобы я смогла жить дальше своей жизнью. И я продолжаю ею жить, как ты и говорил. Прошу тебя, давай простим друг друга».
Слова ее обрушились на него подобно трехкратной перегрузке. Он судорожно вздохнул, не в силах сдержать рыдания. И тут же озабоченно вмешался компьютер:
— Что случилось? Похоже, вам требуется успокоительное.
— Я читаю письмо от жены, — ответил Мэйзер. — Все в порядке. Никакого успокоительного не нужно.
Но на самом деле все было далеко не в порядке: он знал то, чего не могли знать Графф и МФ, пропуская это сообщение. Графф все-таки солгал ему, утаив информацию.
Ибо Мэйзер сказал жене, что она должна не просто жить дальше своей жизнью, но и снова выйти замуж.
Именно это она пыталась ему сообщить. Кто-то запретил его родным говорить и писать о том, что Ким вышла замуж за другого и, вероятно, родила еще детей. Он догадался сам, потому что ничего другого она иметь в виду не могла, когда писала, что продолжает жить своей жизнью. Как он и хотел. Это стало ключевым моментом их спора. Она настаивала на том, что развод имеет смысл только в случае, если бы она собиралась снова выйти замуж, а он говорил, что, естественно, речь не идет о том, чтобы делать это прямо сейчас, но когда она наконец поймет, что при ее жизни он никогда не вернется, ей не придется писать и просить его о разводе — все будет уже решено, и она сможет жить дальше, зная, что уже получила его согласие. Тогда Ким влепила ему пощечину и разрыдалась, повторяя, что он столь плохо думает о ней и ее любви к нему, если решил, будто она способна забыть его и выйти замуж за другого…
Но она все-таки вышла замуж, и мысль об этом разбила его сердце. Да, Мэйзер сам настаивал на разводе — но он поверил ей. Поверил, что она никогда и никого больше не полюбит.
И тем не менее она полюбила другого. Мэйзер отсутствовал всего год, а она…
Нет, он отсутствовал уже три десятилетия. Возможно, ей потребовалось десять лет, чтобы найти другого мужчину. Возможно…
— Я доложу о вашей физической реакции, — сказал компьютер.
— Поступай как хочешь, — огрызнулся Мэйзер. — Что они со мной сделают, отправят в госпиталь? Ах да, знаю: можно ведь отменить миссию!
Рявкнув на компьютер, он, однако, несколько успокоился и почувствовал себя лучше. Хотя мысли его далеко опережали слова, которые он читал, Мэйзер прочёл все остальные письма, замечая в них скрытые намеки — множество необъясненных упоминаний слова «мы» и производных от него. Она хотела, чтобы он понял.
— Отправь сообщение Граффу. Скажи ему, что он нарушил собственное слово, едва успев его дать.
Ответ пришел мгновение спустя.
«Думаете, я не знаю в точности, что посылал?»
Знал ли Графф? Или только теперь понял, что Ким все-таки удалось сообщить то, что она хотела, и делал вид, будто знал все с самого начала?
От Граффа пришло следующее сообщение: