Дома, высокие, в три, а то и четыре этажа, громоздились вдоль узких улиц, где так и кишели люди, лошади и всевозможные повозки. Толпа, суматоха, шум — все это просто оглушило нас. Меле крепко держалась за мою руку, и я был очень этому рад. Мы миновали рыночную площадь возле реки, и по сравнению с ней центральная площадь Этры показалась мне маленьким деревенским рынком. Я решил, что сперва, пожалуй, лучше найти какую-нибудь скромную гостиницу, где можно будет оставить вещи, немного отчиститься и отмыться, а уж потом продолжить знакомство с этим городом, ибо вид у нас был совершенно непрезентабельный — грязные, вонючие, в измятой одежде. Проходя мимо рынка и высматривая вывеску какой-нибудь гостиницы, я заметил двух молодых людей, которые чуть враскачку спускались нам навстречу по крутой улочке; они были в длинных легких серо-коричневых плащах и бархатных шапочках, прикрывавших уши, — в точности как на картинке в книге, которую я брал в библиотеке у Эверры. Под картинкой, помнится, было написано: «Двое студентов из университета города Месуна». Студенты заметили, что я остановился и не свожу с них глаз; один из них слегка подмигнул мне, и я, набравшись смелости, шагнул к нему и спросил:
— Простите, вы не могли бы сказать нам, как пройти к университету?
— Прямо на этот холм, дружище, — ответил мне тот, что подмигивал. И с любопытством посмотрел на меня.
Я не знал, что еще у него спросить, потом сказал:
— А там, наверху, где-нибудь можно остановиться?
Он кивнул:
— Конечно. Но дешевле всего в «Перепелке».
Его спутник тут же возразил:
— Нет, в «Лающей собаке».
И первый пояснил:
— Все зависит от того, какие насекомые вам больше понравятся: блохи в «Перепелке» или клопы в «Собаке».
И они, смеясь, пошли дальше.
А мы стали подниматься на холм, и вскоре булыжная мостовая сменилась каменными ступенями, и я понял, что мы не просто поднимаемся, а огибаем некую высоченную каменную стену. Когда-то давно Месун тоже был городом-крепостью, и это, видимо, сохранилась стена его цитадели. Над стеной нависали какие-то дворцы из серебристо-голубого камня с островерхими крышами и узкими высокими окнами. Наконец каменная лестница привела нас на извилистую улочку с небольшими домами, и Меле прошептала:
— Вон они.
Они действительно стояли рядом, две гостиницы, и на вывесках у них были изображены перепелка и яростно лающий пес.
— Так что, блохи или клопы? — спросил я, и Меле тут же ответила:
— Блохи.
Так что мы остановились в «Перепелке».
Мы с наслаждением вымылись, переоделись и отдали грязную одежду в стирку; ее приняла у нас сама хозяйка гостиницы, особа с кислым выражением лица. Мы очень опасались блох, но их там, похоже, было значительно меньше, чем на тех сеновалах, где нам приходилось ночевать в пути. Обед оказался довольно скудным и не слишком вкусным, но Меле сказала, что наелась и хочет сразу лечь спать. Она очень неплохо перенесла наше путешествие, и все же под конец дня ее невеликие силенки совершенно иссякали. В последние два дня она даже иногда начинала капризничать и плакать, как и любой окончательно измученный дорогой ребенок. Я и сам чувствовал себя порядком вымотанным, однако нервное возбуждение не позволяло мне сразу лечь спать, и я спросил у Меле, не будет ли она бояться, если я ненадолго схожу в город. Она лежала, прижимая к груди фигурку богини Энну и укрывшись, помимо одеяла, еще и своим любимым плащом.
— Нет, — заверила она меня, — ничего я не буду бояться. Ты иди, Клюворыл.
Но мне она показалась какой-то печальной, неуверенной, и я сказал:
— Может, мне все-таки лучше не ходить?
— Иди, иди, — сурово возразила она. — Уходи же! А я буду спать! — Она закрыла глаза, нахмурилась и поджала губы.
— Ну хорошо. Я скоро вернусь — еще до того, как стемнеет.
Меле мне ответить не пожелала, только еще крепче зажмурилась. И я вышел из комнаты.
Как только я оказался на улице, то сразу увидел тех самых молодых людей, которые указали нам дорогу. Они слегка запыхались после крутого подъема. Тот, что тогда подмигнул мне, тоже заметил меня и спросил:
— Ну что, значит, выбрали блох?