— Отъ…сь, Стерча.
— Что? Что? — Вольфгер Стерча побледнел еще больше, хоть это и казалось невозможным. — Петушок еще решается раскрывать клювик? Осмеливается кукарекать? А ну дай-ка кнут, Йенч!
— Не смей бить его! — совершенно неожиданно заорала с лестницы Адель, уже одетая, но не полностью. — Не смей! Не то всем расскажу, какой ты! Что сам ко мне лез, щупал и подбивал на разврат! За спиной у брата. И поклялся мне отомстить за то, что я тебя прогнала! Вот почему ты теперь такой… Такой…
Ей не хватало немецкого слова, и вся тирада пошла насмарку. Вольфгер только расхохотался.
— Ишь ты! — съехидничал он. — Кто ж станет слушать французицу, распутную курву? Давай кнут, Филин.
Внезапно двор почернел от ряс августинцев.
— Что тут происходит? — крикнул пожилой приор Эразм Штайнкеллер, тощий и заметно пожелтевший старичок. — Что вы вытворяете, христиане!
— Пшли вон! — рявкнул Вольфгер, щелкая кнутом. — Вон, бритые жерди! Прочь! К требнику, молиться! Не лезьте в рыцарские дела, не то горе вам, монашня!
— Господи! — Приор сложил покрытые коричневыми печеночными пятнами руки — Прости им, ибо не ведают, что творят… In nomine Patris, et Filli…[28]
— Морольд, Виттих! — рявкнул Вольфгер. — Тащите сюда паршивку! Йенч, Дитер, вяжите любовничка!
— А может, — поморщился молчавший до того Стефан Роткирх, тоже дружок дома, — малость за лошадью его протащить?
— Можно будет, но сначала я его отстегаю!
Он замахнулся на все еще лежавшего Рейневана кнутом, но не ударил — помешал брат Иннокентий, схвативший его за руку. Рост и фигура у брата Иннокентия были весьма внушительные, чего не скрывала даже смиренная монашеская сутулость. Рука Вольфгера застыла, словно прихваченная железными тисками.
Стерча грязно выругался, вырвал руку и сильно толкнул монаха. Впрочем, с таким же успехом он мог толкать донжон олесьницкого замка. Брат Иннокентий, которого братия называла братом Инсолентием[29], даже не дрогнул. Зато сам ответил таким толчком, что Вольфгер перелетел полдвора и свалился на кучу навоза.
Несколько мгновений стояла тишина. А потом все набросились на огромного монаха. Филин, подоспевший первым, получил по зубам и покатился по песку. Морольд Стерча, отхвативший по уху, засеменил вбок, вылупив подурневшие глаза. Остальные облепили августинца, словно муравьи. Огромная фигура в черной рясе полностью скрылась в свалке. Однако брат Иннокентий, хоть ему и крепко доставалось со всех сторон, отвечал так же крепко и вовсе не по-христиански, совершенно вопреки августинскому закону смирения.
Видя это, не выдержал и старичок приор. Он покраснел как вишня, зарычал аки лев и кинулся в гущу боя, колошматя направо и налево палисандровым посохом.
— Pax! — верещал он, колотя. — Pax! Vobiscum! Возлюби ближнего своего! Proximum tuum! Sicut te ipsum![30] Сукины дети!
Дитер Гакст саданул его кулаком. Старик кувыркнулся вверх ногами, его сандалии взлетели в воздух, описывая над хозяином живописные траектории. Августинцы подняли крик, некоторые не выдержали и ринулись в бой. Во дворе забурлило не на шутку.
Вытолкнутый из водоворота Вольфгер Стерча выхватил корд и принялся размахивать им — дело шло к тому, что польется кровь.
Однако Рейневан, уже успевший встать на ноги, долбанул его по затылку кнутовищем. Стерча схватился за голову и обернулся. Тогда Рейневан с размаху хлестнул его кнутом по лицу. Вольфгер упал. Рейневан кинулся к лошадям.
— Адель! Сюда! Ко мне!
Адель не шелохнулось, лицо ее выражало полное равнодушие. Странно. Рейневан запрыгнул в седло. Конь заржал и заплясал.
— Адеееель!
Морольд, Виттих, Гакст и Филин уже бежали к нему. Рейневан развернул коня, пронзительно свистнул и ринулся галопом прямо в монастырские ворота.
— За ним! — зарычал Вольфгер. — По коням и за ним!
Первой мыслью Рейневана было скакать к Мариацким воротам, а оттуда за город, в Спалицкие леса. Однако ведущая к воротам Коровья улица была полностью забита телегами, зато подгоняемый и напуганный криками чужой конь проявил массу личной инициативы, в результате чего, не успел Рейневан толком понять, что происходит, как уже мчался галопом к рынку, разбрызгивая грязь и разгоняя прохожих. Не было нужды оглядываться, чтобы понять: преследователи сидят у него на шее. Он слышал гул копыт, ржание коней, дикий рев Стерчей и яростные выкрики задетых лошадьми людей.
Он ударил коня пятками в пах, в галопе задел и повалил пекаря, несущего корзину; ковриги, булки и рогалики градом посыпались в грязь, и их тут же втоптали подковы Стерчевых лошадей. Рейневан даже не обернулся. Какая разница, что там за спиной? Его интересовало то, что находится впереди, а впереди, прямо перед ним, выросла тележка, высоко нагруженная хворостом. Тележка перегораживала почти всю улочку, а там, где был небольшой просвет, копошились на земле несколько полуодетых ребятишек, выковыривавших из навоза что-то невероятно интересное.