— Все правильно. Твоя воля — и мне конец.
— Ну и как тебе это?
— Ты меня напугала, — сказал я.
— Что-то по твоему голосу не похоже.
Я все тер ладонями щеки. Вот они — руки и щеки. В темноте их не видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.
— Наверное, до меня еще как следует не дошло.
— Зато до меня дошло, — заявила Мэй Касахара. — Оказывается, человека на тот свет отправить гораздо проще, чем кажется.
— Ну, это еще от способа зависит.
— Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить — и все. Ничего и делать не надо. Ты только представь, Заводная Птица! Как ты будешь мучиться в темноте, постепенно загибаться от голода и жажды. Это будет нелегкая смерть.
— Это уж точно, — отозвался я.
— Ты, похоже, мне не веришь. Думаешь, на такую жестокость я не способна?
— Не знаю. Верю или не верю — не в том дело. Все может быть. Вот что я думаю.
— «Может быть…» Я не об этом говорю, — произнесла она ледяным тоном. — Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли уж ты туда думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?
— Как? — спросил я.
— А вот так! — С этими словами Мэй Касахара плотно задвинула половинку крышки колодца, которая оставалась открытой. Наступила полная, непроглядная тьма.
Глава 10
В кромешной тьме я скорчился на корточках на дне колодца. Со всех сторон меня окружало ничто — единственное, что можно было разглядеть. Я сделался частью этого ничто. Закрыв глаза, слушал, как бьется сердце, бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как сокращаются в спазмах требующие пищи скользкие внутренности. В этом жутком мраке каждое движение, каждый удар пульса неестественно громко отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за темноты все ощущалось с небывалой остротой и натурализмом.
Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.
Мне стало казаться, что я — Заводная Птица, лечу по летнему небу, усаживаюсь на ветку какого-то большого дерева и начинаю заводить механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то девалась, должен же кто-то выполнять ее работу — крутить эту штуку. Иначе пружина ослабнет и точное, налаженное устройство в конце концов остановится. Интересно: кроме меня, никто, похоже, не заметил, что Заводная Птица исчезла.
Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Заводной Птицы, но ничего не вышло. Какой-то бессмысленный противный скрежет — такой получается, когда неровные, шершавые поверхности трутся друг о друга. Нет, так кричать умеет только Заводная Птица. Только она может заводить пружину нашего мира так, как нужно.
Птица из меня получилась никудышная — безголосая и ни на что не способная. И все же я решил полетать по летнему небу. Оказалось, это совсем не трудно — поднимаешься в воздух, а там маши себе крылышками под нужным углом да следи за курсом и высотой. Мое тело моментально приспособилось к полету — я парил свободно, без всякого труда, глядя на землю с высоты, привычной для Заводной Птицы. Надоедало летать — усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разглядывал крыши домов и дороги, снующих туда-сюда людей. Жизнь шла своим чередом. Жаль только, я не мог видеть со стороны самого себя — ведь мне ни разу не довелось встретить Заводную Птицу, да и как она выглядит, я не знал.
Я пробыл в птичьем облике довольно долго. Сколько — не знаю. Хотя толку от этого ровным счетом никакого не было. Летать, конечно, занятие приятное, но сколько можно? Ведь у меня еще остались кое-какие дела в моем темном колодце. И из Заводной Птицы я опять стал самим собой.
Мэй Касахара снова появилась у колодца днем, в четвертом часу. Когда она откинула половинку крышки, сверху хлынул поток света — лучи ослепительно яркого послеполуденного солнца. Я зажмурился и опустил голову, чтобы привыкшим к темноте глазам не было больно. Стоило только подумать о ярком свете там, наверху, как от слез защипало в носу.
— Эй, Заводная Птица! — раздался голос Мэй. — Ты живой еще, Заводная Птица? Отзовись!
— Живой, — сказал я.
— Проголодался, наверное?
— Есть немного.
— Только «немного»? Значит, до голодной смерти тебе еще далеко. Без еды, если есть вода, люди не скоро умирают.
— Наверное, — ответил я. Гулко отдаваясь в колодце, мой голос звучал очень неуверенно — видно, эхо во много раз усиливало любую интонацию.