— Сегодня утром я разузнала кое-что в библиотеке, — продолжала Мэй. — Почитала про голод и жажду. Знаешь, Заводная Птица, один человек прожил совсем без еды, на одной воде, двадцать один день. Правда, это было давно, в России, во время революции.
— Да ну? — сказал я.
— Вот уж помучился.
— Да уж наверное.
— Он выжил, зато у него выпали все зубы и волосы. Все до одного. Выжить-то выжил, но вот уж кому не позавидуешь.
— Это точно.
— Хотя можно нормально жить без зубов и без волос. Приладил приличный парик, вставил зубы — и порядок.
— Тоже верно. Тем более парики и зубные протезы сейчас гораздо лучше, чем когда была революция в России. Так что теперь, может, будет полегче.
— Послушай, Заводная Птица? — проговорила Мэй, откашлявшись.
— Что?
— Вот если бы люди жили вечно и никогда не умирали… ну, не теряли сил, не старели, не болели и могли жить на этом свете всегда, стали бы они так же серьезно ко всему относиться, как мы сейчас? Ведь мы все — кто больше, кто меньше — о чем только не думаем! Философия, психология, логика… Религия какая-нибудь, литература… Не было бы этой самой смерти, может, не расплодилась бы вся эта заумь — мысли, идеи? То есть…
Неожиданно Мэй прервала свой монолог. Пока она молчала, это ее «то есть» висело в затопившем колодец мраке, как оторвавшийся недовысказанный осколок мысли. Может, ей расхотелось продолжать или понадобилось время, чтобы обдумать сказанное. Я молча, не поднимая головы, ждал, когда Мэй снова заговорит, и тут вдруг до меня дошло, что она без труда может меня убить — было бы желание. Притащит откуда-нибудь камень побольше и скинет на меня. Повторит эту операцию несколько раз — и привет…
— То есть… мне кажется, люди знают, что когда-нибудь умрут, и потому не могут не задумываться всерьез, зачем живут на этом свете. Ведь так? Какой смысл размышлять о жизни, когда знаешь, что будешь существовать вечно? Какая в этом необходимость? Да если б и была такая нужда, все бы как рассуждали? «Времени еще навалом, потом как-нибудь подумаю». Но «потом» может быть поздно. Думать надо прямо сейчас, сию минуту. Может, завтра вечером меня грузовик переедет, а ты, Заводная Птица, денька через три уже будешь лежать в колодце мертвый от голода. Понятно? Никто не знает, что может случиться. Поэтому смерть совершенно необходима для нашей эволюции. Вот так! Смерть — это что-то яркое и огромное, и чем оно ярче и больше, тем сильнее у народа крыша едет от всех этих мыслей.
Мэй помолчала.
— Знаешь что, Заводная Птица?
— Что?
— Ты думал там у себя, в темноте, о смерти? Как будешь умирать и все такое?
— Да нет, — ответил я, замявшись, — особенно не думал.
— Почему это? — с ноткой брезгливости в голосе, словно обращаясь к какому-то чудищу, спросила Мэй. — Почему не думал? Ты ведь уже одной ногой на том свете. Я серьезно, без шуток. Я же тебе говорила: будешь ты жить или умрешь — от меня зависит.
— Камень можешь сбросить, — сказал я.
— Камень? Какой еще камень?
— Пойди поищи камень побольше и сбрось вниз.
— Что ж, можно и так. Тоже вариант, — ответила Мэй, но, похоже, эта идея ей не очень понравилась. — Да, кстати, Заводная Птица, как там костлявая рука голода? Дальше еще хуже будет — вода ведь кончится. Как же ты можешь не думать о смерти? Странно.
— Может, и странно, зато я о другом много думал. Начнет голод донимать по-настоящему — тогда, наверное, задумаюсь и о смерти. У меня есть еще три недели, так ведь?
— Это если вода будет, — сказала Мэй. — Как у того русского. Он вроде был крупным помещиком, и во время революции его сбросили в заброшенную шахту. Он лизал воду, которая выступала на стенах, и благодаря этому выжил. Он, как и ты, был в полной темноте. Только у тебя вода кончается.
— Правда. Совсем чуть-чуть осталось, — признался я.
— Значит, надо экономить. Пей маленькими глоточками. И думай — о смерти, о том, как будешь умирать. Времени для этого еще хватит.
— Интересно, почему ты все время хочешь заставить меня думать о смерти? Никак не пойму, тебе-то что от этого?
— Мне? — изумилась девчонка. — Ничего. Что это тебе взбрело в голову? Ты будешь думать о своей смерти, а мне это без разницы. Жизнь же твоя, и я здесь ни при чем. Просто интересно, и все.
— Любопытно, наверное? — спросил я.
— Вот-вот. Любопытно узнать, как люди умирают, как это вообще — умирать. Вот что любопытно.
Она замолчала, и сразу все окружающее меня пространство, будто специально дождавшись этого момента, заполнила гулкая тишина. Мне хотелось поднять голову и посмотреть наверх — там ли еще Мэй Касахара. Но свет был слишком резким — я боялся, что он выжжет мне глаза.