— Нет.
— Тогда в преисподней?
— И не в преисподней. Вы… это очень трудно объяснить…
— Я в Америке.
— Да. В Америке. Именно.
— И я мертв?
На миг повисла тишина.
— Нет, не мертвы. — Это прозвучало как-то неуверенно.
— Думаю, ты лжешь.
— Как бы мы разговаривали, если бы вы умерли?
Писарро хрипло рассмеялся:
— Ты меня спрашиваешь? Я вообще не понимаю, где я и что я! Где мои священники? Где мой слуга? Пришлите ко мне брата! — Он пристально всмотрелся в туман. — Ну? Почему же ты не приведешь их ко мне?
— Их здесь нет. Вы здесь один, дон Франсиско.
— В Америке. Абсолютно один в твоей Америке. Так покажи мне твою Америку! Она существует? Или Америка — это только облака и круговерть света? Где Америка? Дай мне увидеть Америку. Докажи, что я в Америке!
И вновь наступила тишина, и длилась она дольше. А потом лило исчезло, белый туман вскипел и начал быстро вращаться. Писсаро вглядывался в него с любопытством и досадой. Лицо не появлялось. Он вообще больше ничего не видел.
Он стал чьей-то забавой. Его держали в плену в каком-то странном месте и обращались как с ребенком, как с собакой, как… как с индейцем! Может, это была расплата за то, что он сделал с правителем Атауальпой, с этим благородным наивным глупцом, который так просто дал себя схватить и которого он предал смерти, чтобы завладеть золотом инков.
«Что ж, — подумал Писсаро, — да будет так. Атауальпа принял свою судьбу без жалоб и страха, и я поступлю так же. Христос защитит меня, а если здесь нет Христа, то меня никто не защитит — и да будет так. Да будет так».
Внезапно из туманного вихря раздался голос:
— Взгляните, дон Франсиско. Это Америка.
На туманной стене появилось изображение. Никогда раньше Писарро не видел такого. Оно распахнулось перед ним, как врата, и увлекло внутрь, и перед ним возникли меняющиеся картины, нарисованные яркими блестящими красками. Он как будто мчался высоко над землей и видел внизу беспредельную череду чудес. Он видел огромные города без защитных стен, дороги, разворачивающиеся подобно нескончаемым клубкам белых лент, большие озера, полноводные реки, высокие горы — все пролетало под ним так быстро, что он едва мог разглядеть хоть что-то. Все смешалось у него в голове: здания выше шпилей самых высоких соборов, потоки людей, блестящие металлические повозки без лошадей. Изумительные картины, множество новых впечатлений… Вид этих чудес пробудил в нем хорошо знакомое чувство: ему хотелось завладеть этой странной огромной землей, вцепиться в нее, притянуть к себе и забрать все ценное. Мысль об этом не давала ему покоя. Взгляд его затуманился, а сердце забилось так сильно, что казалось, будто он почувствует стук, приложив руку к панцирю. Он отвернулся и пробормотал:
— Хватит. Хватит…
Ошеломляющие картины исчезли. Постепенно сердце успокоилось.
И тогда он расхохотался.
— Перу! — кричал он. — Перу ничто по сравнению с твоей Америкой! Перу просто дыра! Перу — грязь! Каким я был темным! Я отправился в Перу, когда была Америка, в тысячу раз богаче! Интересно, что бы я нашел в Америке? — Он причмокнул, подмигнул и издал довольный смешок. — Но не бойся. Не буду я завоевывать твою Америку. Я уже слишком стар. А может быть, Америка была бы мне не по зубам и раньше. Может быть.
Он с холодной усмешкой взглянул на озабоченное лицо коротковолосого безбородого человека, американца.
— Я на самом деле мертв, правда? Я не чувствую ни голода, ни боли, ни жажды. Я прикладываю руку к телу и не ощущаю его. Я словно во сне. Но это не сон. Я призрак?
— Не совсем.
— Не совсем призрак! Не совсем! Даже тупица с мозгами свиньи не скажет такого! Что это значит?
— Это нелегко объяснить понятными вам словами, дон Франсиско.
— Ну конечно! Все знают, что я непроходимо глуп и завоевал Перу только по своей непроходимой глупости. Ладно. Я не совсем призрак, но все-таки мертв, правильно?
— Ну…
— Итак, я мертв. Но каким-то образом не попал ни в ад, ни в чистилище, а все еще на земле, но в какие-то более поздние времена. Я спал, как спят мертвецы, а теперь проснулся в каком-то году далеко в будущем, и это эпоха Америки. Разве не так? Кто сейчас король? Кто Папа? Какой сейчас год? Тысяча семьсот пятидесятый? Тысяча восьмисотый?
— Две тысячи сто тридцатый, — немного поколебавшись, ответил американец.
— А… — Писарро задумчиво подергал нижнюю губу. — А король? Кто король?
Ответ последовал после долгой паузы:
— Альфонсо.
— Альфонсо? Так зовут королей Арагона. Отец Фердинанда был Альфонсо. Альфонсо Пятым.