— Если наш Сократ похож на описанного Платоном, — начал пояснять Ричардсон, — а он просто обязан быть таким, то может нарваться на неприятности. А вдруг Писарро не по нраву придутся его словесные игры? Не примет он эти игры и, теоретически, может отреагировать весьма агрессивно.
Пораженный Таннер резко повернулся к Ричардсону:
— Ты хочешь сказать, что он способен прирезать Сократа?
— Кто знает? — ответил Ричардсон, — В реальном мире одна программа уж точно может уничтожить другую. А если то же самое касается и моделей? Для всех нас это совершенно новая область, Гарри. Включая тех, кто в камере.
Высокий седеющий мужчина сказал, нахмурившись:
— Ты говоришь, что ты афинянин, но не грек. Как прикажешь это понимать? Я мог бы спросить у Педро де Кандии, он грек, но не афинянин. Но его здесь нет. Так, может, ты просто глупец? Или меня считаешь глупцом.
— Я понятия не имею, кто ты. Может быть, ты бог?
— Бог?
— Да, — кивнул Сократ, невозмутимо разглядывая человека с суровым лицом и холодными глазами, — Может быть, ты Арес. У тебя свирепый, воинственный вид, и на тебе лага, но таких я раньше не видел. Думаю, это место настолько странное, что вполне может оказаться обителью богов и на тебе могут быть доспехи бога. Если ты Арес, то я приветствую тебя с должным почтением. Я Сократ из Афин, сын каменотеса.
— Ты несешь чепуху. Я не знаю твоего Ареса.
— Ты что, это же бог войны! Все это знают. Конечно, кроме варваров. Так значит, ты варвар? Должен отметить, говоришь ты, как они. Правда, я и сам говорю, как варвар, хотя всю жизнь говорил на языке эллинов. Действительно, тут какое-то загадочное место.
— И снова проблема с языком, — отметил Таннер. — Ты что, не сумел вложить в него правильный древнегреческий? Или они общаются на испанском?
— Писсаро полагает, что на испанском, а Сократ — что на греческом. И конечно, греческий неправильный. Мы не знаем, как звучал любой язык, когда не было звукозаписи. Можем только предполагать.
— А разве ты не можешь…
— Тсс, — оборвал его Ричардсон.
— Может, я и негодяй, но не варвар, — заявил Писарро. — Так что попридержи язык, приятель. И чтоб я больше не слышал от тебя богохульства.
— Если я богохульствовал, проста. Это по неведению. Скажи, где я перешел черту, и я больше так не буду.
— Твои бредовые речи о богах. Меня назвал богом. Такое может говорить язычник, но не грек. Или ты греческий язычник? Тогда тебя нельзя винить. Язычники всюду видят богов. Я кажусь тебе богом? А я — Франсиско Писарро из Трухильо в Эстремадуре, сын знаменитого солдата Гонсало Писарро, полковника пехоты; он служил в войсках Гонсальво де Кордовы, которого называли великим капитаном. Я и сам не раз участвовал в войнах.
— Значит, ты не бог, а просто солдат? Хорошо. Я тоже был солдатом. Мне больше по душе общаться с солдатами, чем с богами, как, думаю, и большинству людей.
Писарро усмехнулся:
— Солдат? Ты?
Этот невзрачный старикашка, более грязный, чем любой мало-мальски уважающий себя конюх?
— И где же ты воевал?
— Я участвовал в войнах, которые вели Афины. Сражался в Потидее, когда у нас возникли трудности с коринфянами — они отказались платить нам полагающуюся дань. Там было очень холодно, а осада оказалась долгой и унылой, но мы исполнили свой долг. Еще через несколько лет я снова воевал — против беотийцев, у Делии, под командованием Лaxeca. Удача отвернулась от нас, и мы с боем отступили. А потом, — продолжал Сократ, — когда Бразид захватал Амфиполис, а Клеона послали выбить его оттуда, я…
— Хватит! — Писарро нетерпеливо махнул рукой. — Эти войны мне неизвестны.
Перед ним, несомненно, был солдат, обычный солдат.
— Что ж, наверное, это место, куда отправляют мертвых солдат, — сказал он.
— Значит мы мертвы?
— Давным-давно. Король здесь Альфонсо, а Папа — Пий, и ты не поверишь, какие по счету. Кажется, демон сказал — Пий
Шестнадцатый. А еще американец говорил, что сейчас две тысячи сто тридцатый год. Последний год на моей памяти был тысяча пятьсот тридцать девятый. А у тебя?
Человек, назвавшийся Сократом, снова пожал плечами:
— У нас в Афинах другой счет времени. Но давай считать, дабы продолжить беседу, что мы мертвы. По-моему, это вполне правдоподобно, учитывая, какое странное тут место и каким бесплотным представляется мне собственное тело. Итак, мы умерли и сейчас у нас жизнь после жизни. Интересно, а сюда посылают добродетельных людей или наоборот? Или после смерти все попадают в одно и то же место, независимо от того, каков ты был при жизни? Как ты считаешь?