Лэтимер повернул назад, добрался до широкого пня от спиленного дуба. Пристроившись на нем, он устроил наблюдательный пункт, откуда была видна аллея, пронизанная игрой света и тени. Лэтимер сел, извлек из внутреннего кармана блокнот с карандашом и торопливо набросал записку с короткой, но очень настойчивой просьбой о встрече. Он вырвал листок, сложил его вчетверо и приготовился ждать, пока случай пошлет ему нужного человека.
Тем временем сэр Эндрю продолжал неистовствовать, а Мендвилл и Миртль сообща успокаивали его. Занятие это способствовало созданию их тесного, очень отрадного и утешительного для Мендвилла союза. Он чувствовал, что вел себя не лучшим образом. Поначалу он проявил похвальную сдержанность. Во время спора держался в стороне, избегая открытых колкостей и насмешек в адрес Лэтимера, хотя юный апостол свободы был для них весьма уязвим. Человек менее тонкий никогда не упустил бы возможности продемонстрировать свое остроумие, но Мендвилл неплохо разбирался в людях и понимал, что под холодностью Миртль могла скрываться, пусть на время и заглушаемая, но глубокая любовь к бывшему жениху. И если бы Мендвилл открыто выступил на стороне врагов Лэтимера и проявил неприязнь к нему, то мог только вызвать раздражение Миртль против самого себя. Мендвилл рискнул даже поставить под сомнение свою храбрость и следовал роли невольного и сочувствующего зрителя в тягостной сцене, пока в силу обстоятельств сам не стал действующим лицом. Теперь он пытался загладить произведенное им, как он опасался, плохое впечатление. Но, к его облегчению, выяснилось, что Миртль вполне оправдывала его поведение, поверив, что оно продиктовано необходимостью, и не думала держать на него зла.
Мендвилл не принадлежал к типу людей, льющих слезы над опрокинутым молоком. Лэтимер уехал, и, следовательно, на услугах Фезерстона можно поставить крест. Спасти можно только его жизнь. Однако жизнь Фезерстона потеряла свою ценность и не вызывала большого сочувствия капитана. Неизмеримо больше он был озабочен тем, чтобы, предстать в нужном свете, изображая миротворца и человека широких взглядов. Когда сэр Эндрю, пылая гневом, начал вспоминать задним числом, что он упустил в разговоре, ровный голос Мендвилла, исполненный сочувствия к объекту его брани, подействовал на него, как успокоительное.
— Сэр, мистер Лэтимер заслуживает сострадания. Молодой человек таких способностей, таких достоинств — и совершает столь огромную ошибку! — Мендвилл вздохнул, всем своим видом выражая бесконечное сожаление.
Он был вознагражден.
Сэр Кэри потребовал от него не терять времени и спрятать Фезерстона на борту «Тамар». Когда Мендвилл, наконец, собрался уезжать, Миртль проводила его не только по лестнице, но и прошла с ним до ворот. Капитану шел рядом с нею, ведя лошадь под уздцы. В порыве признательности за бескорыстие и помощь в трудный час, Миртль взяла его под руку. Мендвилл ощутил ее волнение и учащенный пульс, но сдержался, понимая, что сейчас его поведение должно быть сродни покровительственной нежности старшего брата.
— Дорогое дитя, мое сердце обливается за вас кровью, — он опять вздохнул. — Я так зол на себя. Испытывать столь сильное желание снять часть груза с ваших плеч и быть таким бессильным! Это приводит меня в отчаяние.
— Но вы уже так много для меня сделали, Роберт. Вы были так добры, так мягки, так терпеливы и великодушны! — Миртль немного подалась вперед и ласково заглянула снизу вверх в его лицо.
— Великодушен? Если бы я в этом был уверен. Я хотел бы многого, но могу слишком мало.
— О, как это похоже на вас — не помнить своих благородных поступков. Разве не вы убедили лорда Уильяма не арестовывать Гарри? Разве этого мало?
— Совсем ничего. Я должен был спасти его. Но не ради него, потому что я его не знаю, а ради вас, потому что он… он пользуется — или пользовался — вашей благосклонностью. Я понимал, что если не сделаю этого, то вы будете страдать; и потому, даже ценой своего долга, я… О, что я говорю? В итоге я ошибся и изменил своему долгу напрасно.
— Я никогда не забуду того, что вы сделали, никогда!
— В таком случае, я потерпел не полную неудачу. Это достаточная награда для меня.
— Но что теперь будет с Гарри? Что делать, о, что же делать?
Лицо Мендвилла стало угрюмым.