Скоро глазам Шико предстала широкая улица Сен-Жак, затем монастырь Святого Бенедикта и почти напротив монастыря — гостиница «Рог изобилия», немного постаревшая, почерневшая, облупившаяся, но по-прежнему осененная снаружи чинарами и каштанами, а внутри заставленная оловянными горшками и медными кастрюлями, представляющаяся пьяницам и обжорам серебряной и золотой; такая утварь привлекает настоящее золото и серебро в карман кабатчика по законам внутреннего притяжения, несомненно установленным самой природой.
Обозрев с порога внутренность кабачка, Шико сгорбился и сделал гримасу настоящего сатира, ничего общего не имевшую с его добродушной физиономией и честным взглядом.
Если фасад «Рога изобилия» облупился, то и лицо достойного кабатчика испытало на себе тяжкое воздействие времени: оно приняло какое-то жестокое выражение. Недаром Борроме почитал людей шпаги, сообразуясь с принципом: страх рождает уважение.
В общем, вино в «Роге изобилия», за которым каждый посетитель имел право сам спускаться в погреб, славилось своим букетом и крепостью, и завсегдатаи прекрасно чувствовали себя в этом храме Бахуса.
Шико вошел следом за Борроме, не узнанный хозяином гостиницы.
Он хорошо знал самый темный уголок общего зала. Но когда он вознамерился обосноваться там, Борроме остановил его:
— Стойте, приятель! Вон за той перегородкой имеется помещение, где два человека, не желающие, чтобы их слышали, могут славно побеседовать за выпивкой.
И он провел своего спутника в укромный уголок, издавна знакомый Шико.
— Подождите меня здесь, — сказал Борроме, — а я воспользуюсь привилегией, которую имеют все завсегдатаи этого заведения, и самолично спущусь в погреб.
Как только закрылась за Борроме дверь, Шико подошел к стене и приподнял картинку, на которой было изображено, как неаккуратные должники убивают кредит.
Под ней имелась дырка, через которую можно было видеть все, что делалось в большом зале, оставаясь незамеченным. Шико хорошо знал это отверстие, ибо некогда сам его просверлил.
— Вот оно что! — сказал он. — Ты ведешь меня в кабачок, заталкиваешь за перегородку, полагая, что я не увижу, а в перегородке проделано отверстие, благодаря чему ни одно твое движение от меня не укроется. Ну, милый капитан, не очень-то ты ловок!
И, произнося эти слова с ему одному свойственным великолепным презрением, Шико приложил глаз к отверстию.
Он увидел Борроме и по движению губ капитана угадал, что произнесенная им фраза означала приблизительно следующее:
«Подайте нам вина за перегородку и, если услышите шум оттуда, не заходите».
После чего Борроме взял ночник, который всегда стоял на одном из ларей, поднял люк и спустился в погреб.
Тотчас же Шико особым образом постучал в перегородку.
Услышав этот необычный стук, Бономе вздрогнул и прислушался.
Шико постучал еще раз, нетерпеливо, как человек, удивленный, что ему не вняли сразу.
Бономе устремился за перегородку и увидел Шико, угрожающе стоящего перед ним.
У Бономе вырвался крик: как и все, он считал Шико умершим и решил, что перед ним призрак.
— Что это значит, хозяин, — спросил Шико, — с каких это пор вы заставляете таких людей, как я, звать вас дважды?
— О, дорогой господин Шико, — сказал Бономе, — вы ли это или же ваша тень?
— Сам ли я или моя тень, — ответил Шико, — неважно, но раз вы меня узнали, хозяин, надеюсь, вы будете беспрекословно исполнять мои приказания.
— О, разумеется, любезный сеньор.
— Какой бы шум ни доносился из этого кабинета, метр Бономе, что бы тут ни происходило, вы появитесь только на мой зов.
— И это будет тем легче, дорогой господин Шико, что то же распоряжение я получил от вашего спутника.
— Да, но если позовет он, то для вас это будет так, словно он вовсе не звал, слышите?
— Договорились, господин Шико.
— Хорошо. А теперь удалите под каким-нибудь предлогом остальных посетителей, и чтобы через десять минут мы были у вас в таком же уединении, словно пришли для поста и молитвы в день великой пятницы.
— Через десять минут, господин Шико, во всем доме живой души не будет, кроме вашего покорного слуги.
— Ступайте, Бономе, ступайте, я уважаю вас, как и прежде, — величественно произнес Шико.