— Хоть двадцать, Жуаез. Я ужасно скучаю в Шато-Тьерри, и твои вопросы меня развлекут.
— Скажите, пожалуйста, государь, кто такие госпитальерки?
— Это небольшая община, весьма замкнутая; она состоит из двадцати дам-канонисс ордена Святого Иосифа.
— Не будет ли нескромным спросить, где находится эта община, государь?
— Конечно, нет. Она находится на улице Шеве-Сен-Ландри, в Сите, за монастырем Пресвятой богоматери.
— Благодарю вас, государь.
— Но почему, черт побери, ты спрашиваешь об этом? Разве твой брат хочет стать не монахом, а монахиней?
— Нет, государь, но я подозреваю, что одна из дам этой общины настроила его на этот лад, и хотел бы поговорить с ней.
— Разрази меня гром, — воскликнул король, — лет семь назад там была очень красивая настоятельница!
— Прошу вас, государь, — сказал Жуаез, — дайте мне письмо к настоятельнице общины и отпуск на два дня.
— Ты покидаешь меня? Оставляешь одного?
— Неблагодарный! — вмешался Шико, пожимая плечами. — А я-то? Ведь я здесь.
— Письмо, государь, прошу вас, — сказал Жуаез.
Король вздохнул, но письмо все же написал.
— Скажи, ведь тебе в Париже нечего делать? — спросил король, вручая Жуаезу письмо.
— Простите, государь, я должен наблюдать за братом.
— Правильно! Поезжай, но поскорее возвращайся.
Жуаез велел подать лошадей и, убедившись, что Анри уже уехал, галопом помчался в Париж, на улицу Шеве-Сен-Ландри.
Мрачный дом, за оградой которого можно было разглядеть макушки деревьев, забранные решеткой окна, узкую дверь с окошечком — вот каков был по внешнему виду монастырь госпитальерок.
Жуаез постучался.
— Будьте добры предупредить госпожу настоятельницу, что герцог Жуаез, главный адмирал Франции, хочет говорить с ней от имени короля.
Появившееся за решеткой лицо монахини покраснело, и решетка снова захлопнулась.
Минут через пять дверь отворилась, и Жуаез вошел в приемную.
Красивая, статная женщина низко склонилась перед ним. Адмирал отдал поклон как человек благочестивый и в то же время светский.
— Сударыня, — сказал он, — королю известно, что вы приняли в число своих питомиц одну особу, с которой я должен побеседовать. Соблаговолите вызвать ее.
— Как имя этой дамы, сударь?
— Не знаю, сударыня.
— Тогда как же я могу исполнить вашу просьбу?
— Нет ничего легче. Кого вы приняли за последний месяц?
— За последний месяц я никого не принимала, если не считать сегодняшнего утра.
— Сегодняшнего утра?
— Да, господин герцог; и вы сами понимаете, что ваше появление через два часа после того, как прибыла она, слишком похоже на преследование, чтобы я разрешила вам это свидание.
— Сударыня, прошу вас.
— Это невозможно… Для разговора здесь с кем-либо, кроме меня, надо предъявить письменный приказ короля.
— Вот он, сударыня, — ответил Жуаез, доставая письмо, подписанное Генрихом.
Настоятельница прочитала письмо и поклонилась.
— Да свершится воля его величества, даже если она противоречит воле божией.
И она направилась к выходу в монастырский двор.
— Сударыня, — сказал Жуаез, учтиво останавливая ее, — я не хочу злоупотреблять своим правом и опасаюсь ошибки. Может быть, эта дама не та, кого я ищу. Соблаговолите сказать мне, как она к вам прибыла, по какой причине и кто ее сопровождал.
— Это излишне, господин герцог, — ответила настоятельница, — вы не ошиблись. Дама, прибывшая лишь сегодня утром, хотя мы ожидали ее две недели назад, действительно та особа, к которой у господина де Жуаеза может быть дело.
С этими словами настоятельница еще раз поклонилась герцогу и исчезла.
Через десять минут она возвратилась в сопровождении монахини, скрывшей свое лицо под покрывалом.
То была Диана, уже надевшая монашеское одеяние.
Герцог поблагодарил настоятельницу, пододвинул неизвестной даме табурет и тоже сел; настоятельница вышла, собственноручно закрыв все двери пустой и мрачной приемной.
— Сударыня, — сказал тогда Жуаез без всяких околичностей, — вы дама, жившая на улице Августинцев, таинственная незнакомка, которую мой брат, граф дю Бушаж, любит безумной, погибельной любовью?
Вместо ответа госпитальерка наклонила голову.
Это подчеркнутое нежелание говорить показалось Жуаезу оскорбительным. Он и без того был предубежден против своей собеседницы.
— Вы, наверно, считали, сударыня, — продолжал он, — что можно вызвать несчастную страсть в душе юноши, носящего наше имя, а затем сказать ему: «Тем хуже для вас, если у вас есть сердце, — у меня его нет, и мне оно не нужно».