— Здравствуйте, товарищ Хамяков, — сказал молодой человек. — Подкиньте нам свои романы для собраньица сочиненьиц.
— А я уже подкинул, — сказал простодушный Модест. — В бывший «Водопой». Для собраньица сочиненьиц.
— Здравствуйте! — с горечью закричал молодой человек. — Ведь вы — современный автор и, следовательно, подведомственны бывшему «Лету». Давайте собраньице!
Собраньице оказалось у простодушного Модеста в портфеле. Книги же, сданные водопоевцам, строгий молодой человек обещал отобрать.
Тихий Модест засел на своей Собачьей площадке за грозовую повесть, ничего не зная о том, что в «Златопое» из-за его собраньица началась свалка. Однако молодому человеку не удалось победить благообразного старичка. Но и старичку не удалось одолеть молодого человека.
— Мы, — упрямо бормотал водопойный старик, — уже включили Хамякова в план. Ведь он типичный автор, уцелевший от старого режима.
— А мы не включили? — надсаживался золотолетовский молодец. — Насчет старого мира нам ничего не известно, но зато хорошо известно, что он признал советскую власть еще раньше Мексики. Де-юре и де-факто!
И через два месяца, в рекордный срок, объединенное издательство «Златопой» выпустило в продажу двух Хамяковых. Одно собрание было издано в косовороточных переплетах и карточной суперобложке. Предисловие принадлежало перу академика Худ. Наук и имело налет социальной грусти.
То же самое собрание сочинений появилось одновременно в желтой обложке с изображением балок и мордочек с предисловием того же худ. академика, но уже с примесью социального негодования. И, к удивлению читателей, на обоих собраниях стояла издательская марка «Златопоя».
— Но это ничто, — добавила Шахерезада, — в сравнении с историей о преступлении Якова Трепетова.
И товарищ Фанатюк, возглавлявший комиссию по чистке аппарата, подумал:
«Клянусь Госпланом, я не уволю ее, пока не узнаю этой истории!»
Преступление Якова
И Шахерезада Федоровна начала новый рассказ.
— Людям свойственно быть недовольными своей профессией.
Был недоволен и Яков Трепетов, испытанный культработник, глава культотдела союза местного транспорта.
Товарищ Трепетов блестяще украшал свой город. Он был честен, умен и работоспособен. Таких людей, как Яков Трепетов, обычно зовут бессребрениками.
— Этот не украдет, — говаривал о нем культработник Умрихин. — Бернардов украдет, даже Бернгардов может украсть! Я украду! Но Трепетов Яшка копейки чужой не тронет.
Но Яков Трепетов тронул чужую копейку. Это было невероятно, неслыханно, неправдоподобно, но это случилось.
Светлым майским вечером, когда общественность города прогуливалась по бульвару, культработник Яков Трепетов, этот бессребреник, подкрался на глазах у всех к сослуживцу своему Умрихину, залез к нему в карман пиджака, вытащил кошелек и неторопливо стал удаляться.
В конце бульвара его схватил заметивший кражу милиционер. Трепетов не сопротивлялся. Собралась толпа.
— Он пошутил! — кричал подоспевший Умрихин. — Пустите его! Что за глупые шутки, Яков?
— Он пошутил, — поддержала толпа, хорошо знавшая Трепетова.
И милиционер уже приготовился отпустить шутника на свободу, когда Трепетов сказал:
— Я не шутил. Я обокрал этого почтенного гражданина. Я вор. Ведите меня в темницу. Вяжите меня.
Однако никто его не вязал. Тогда Трепетов вспылил.
— Почему, — обратился он к милиционеру, — вы не исполняете возложенных на вас обязанностей?
Милиционер сконфузился и робко заявил, что раз потерпевший не имеет претензий, то вести уличенного в темницу нет надобности.
— Вы не знаете Уголовно-процессуального кодекса! — завизжал Трепетов, обводя притихшую толпу злыми глазами. — А я знаю! Я досконально изучил! Заявление потерпевшего от кражи не обязательно! Если преступление, предусмотренное сто восьмидесятой статьей Уголовного кодекса, совершено, то вы обязаны передать правонарушителя в руки правосудия.
— Что ж, я могу, — неуверенно сказал милиционер, — будьте, граждане, свидетелями.
И он повел Якова Трепетова судиться.
На суде разыгрались драматические сцены. Все свидетели, подтверждая факт кражи кошелька с девятью рублями сорока четырьмя копейками и одним выигрышным билетом кругосветной лотереи стоимостью пятьдесят копеек, в один голос говорили, что это выше их понимания.