— Этот гяур, — начал убийца, — шел с проводником и со своим слугой через шотт. Он наткнулся на нас и спихнул моего спутника в трясину, в которой тот утонул.
— Почему он это сделал?
— Из мести.
— Почему он хотел мстить?
— Он убил одного человека в Вади-Тарфои. Мы как раз проезжали мимо и хотели его задержать, однако он улизнул от нас.
— Ты можешь поклясться в правдивости своих слов?
— Клянусь бородой Пророка!
— Этого достаточно!.. Ты слышал эти слова? — спросил меня векиль.
— Да.
— Что ты можешь возразить на это?
— Что он негодяй. Это он убийца. В своем обвинении он просто переменил действующих лиц.
— Он поклялся, а ты — гяур. Я верю не тебе, а ему.
— Спроси моего слугу. Он — мой свидетель.
— Но он служит неверному. Его слова ничего не стоят. Я прикажу созвать большой совет оазиса, который услышит мои слова и решит твою судьбу.
— Ты не хочешь мне верить, потому что я христианин, и тем не менее оказываешь доверие гяуру. Этот человек армянин, а следовательно, тоже христианин, а совсем не мусульманин.
— Он поклялся Пророком!
— Это низость и грех, за которые его накажет Бог. Если ты не хочешь меня выслушать, я обвиню его перед советом оазиса.
— Гяур не может обвинять правоверного, и совет оазиса не может причинить Абу эн-Насру ни малейшего вреда, так как у него есть надежный паспорт, — следовательно, он один из тех, кто стоит в тени государя, то есть находится под высочайшей защитой.
— И я один из тех, кто ходит под защитой моего короля. И у меня есть надежный паспорт. Ты положил его в свой карман.
— Он написан на языке гяуров; я осквернюсь, если прочту его. Твое дело будет изучено еще сегодня, но прежде вы получите свои колотушки: ты — пятьдесят ударов, твой слуга — шестьдесят, а проводник — двадцать. Отведите их вниз, во двор! Я спущусь следом!
— Уберите руки! — сразу же приказал унтер.
Сотня пальцев мгновенно отпустила меня.
— Взять ружья!
Герои бросились к оружию и мигом разобрали его.
— Окружить их!
В один миг они взяли в кольцо меня, Халефа и Омара. Нас вывели во двор, посреди которого квадратом стояли скамьи. Было ясно, что они предназначались для тех, кто должен был получить палочное наказание.
Глядя на то, как я спокойно позволил вывести себя, оба моих спутника пошли безо всякого сопротивления, но я прочел в их глазах, что они ожидают лишь моего знака, чтобы положить конец фарсу.
Когда мы ненадолго задержались перед скамьей, появились векиль с Абу эн-Насром. Негр вынес ковер, расстелил его на земле, а когда они уселись, подал им огонь для их погасших трубок.
— Дайте ему полсотни! Настало самое время действовать.
— Мой паспорт все еще у тебя в кармане? — спросил я веки ля.
— Да.
— Отдай мне его!
— Ты никогда не будешь держать его в своих руках!
— Это почему же?
— Чтобы ни один правоверный не мог о него замараться.
— Ты и в самом деле хочешь наказать меня?
— Да.
— Тогда я тебе покажу, как поступает немей, когда он вынужден заниматься правосудием!
Маленький дворик был с трех сторон окружен высокой стеной, а с четвертой его закрывало здание. Никакого другого выхода не было, кроме того, через который мы вошли. Зрителей тоже не было. Следовательно, нас было трое против тринадцати. Оружие нам оставили — этого требовал один из неписаных законов пустыни. Векиль был абсолютно не опасен для нас, так же как и его солдаты. Только Абу эн-Наср мог нам навредить. Я должен был прежде всего вывести из строя его.
— Есть у тебя веревка? — тихо спросил я Омара.
— Да, шнур от бурнуса.
— Развяжи его! — Обернувшись к Халефу, я добавил: — Беги к выходу и не пропускай ни единого человека!
— Ложись! — предложил мне тем временем векиль.
— Сейчас!
Не успев выговорить это слово, я прорвался через заслон солдат к Абу эн-Насру, заломил ему руки за спину и так сильно придавил ему коленом затылок, что он не мог пошевельнуться.
— Вяжи его! — сказал я Омару.
Собственно говоря, этот приказ уже был излишним, так как Омар мгновенно понял меня и уже обмотал своим шнуром руки армянина. Тот был связан, прежде чем смог сделать хоть какое-то движение. Моя внезапная атака так ошеломила векиля и его охрану, что они растерянно вытаращились на меня. Тогда я правой рукой выхватил нож, а левой вцепился армянину в шею. От ужаса он вытянул перед собой руки и ноги, словно уже был мертв. Зато тем больше жизни проснулось в солдатах.